Роберт Маккаммон

Морожник

Тихий, жаркий августовский вечер. В конце Брэйервуд-стрит – легкий мелодичный перезвон, похожий на церковные колокола. Мне знаком этот звук. Морожник! Морожник идет!

Субботний вечер. По телевизору – «Корабль любви», лампы в гостиной притушены. На полу – доска для «скрэббла»1, в который мы играем. Как обычно, я проигрываю – что смешно и нелепо, потому что я преподаю английский язык в школе, и если я что-то знаю, так это правописание! Но дети всегда обыгрывают меня в «скрэббл», а Сандре лучше всех удается придумывать слова, которых никто раньше не слышал. Хорошая игра для жаркого летнего вечера.

– Дисфункция, – говорит она, выставляя свои буквы на доску. И улыбается мне.

– Нет такого слова! – заявляет Джефф. – Скажи ей, папа!

– Скажи, папа! – эхом подхватывает Бонни.

– Извините. Есть такое слово, – говорю я. – Оно означает плохую работу чего-нибудь. Когда что-то разладилось. Так что извините, ребятки., – Я подсчитываю в уме Сандрины очки и понимаю, что она набрала уже достаточно, чтобы выиграть. – Мы должны остановить ее, – говорю я детям. – Она снова нас обыграет! Бонни, твой ход. Думай как следует.

Сетчатая дверь на улицу открыта, и поверх накладного смеха из телевизора я слышу перезвон колокольчиков. Морожник идет!

Маленькая ручонка Бонни перебирает косточки. Она строит слово, которое пытается сложить в голове, но не получается. Я всегда могу сказать, когда она упорно думает, потому что в этот момент над переносицей появляются две параллельные складочки. Глаза у нее – от матери. Темно-зеленые. У Джеффа мои – карие.

Я сижу на полу и жду.

– Ну давай, копуша, – подгоняет ее Джефф. – Я уже придумал отличное слово.

– Не торопи меня, – отвечает Бонни. – Я думаю.

– Боже, какой душный вечер, – говорит Сандра, утирая ладонью лоб. – Все-таки нам придется починить кондиционер.

– Обязательно. На будущей неделе. Обещаю.

– Угу. Ты говорил это на прошлой неделе. Если так будет продолжаться, не знаю, как мы переживем это лето. Сейчас, наверное, градусов тридцать пять.

– Скорее, сто тридцать пять, – хмуро заявляет Джефф. – У меня рубашка к спине прилипла.

Я вскидываю голову и прислушиваюсь к все еще отдаленным колокольчикам – динь-динь-динь! Маленьким я очень любил этот звук. Он ассоциируется у меня с летом: высокие деревья, большие, по-летнему зеленые листья, светлячки, мелькающие в темноте, жареные, сосиски, чернеющие над костром, и зефир обугливается, обугливается, обугли…

Морожник идет!

Это Бонни так прозвала его – морожник. Теперь мы все его так зовем. Когда я о нем думаю, я вспоминаю летние вечера – когда некуда пойти и нечем заняться. Я вспоминаю детство и выбегаю в лиловые сумерки отдать четвертак за вкус холодного блаженства на палочке. О, а цвета этих застывших ледышек – голубой как яички малиновки, бананово-желтый, темно-фиолетовый как синяк, красный как пламя. Я очень люблю морожника! В доме действительно жарко.

– На следующей неделе починю кондиционер, – говорю я Сандре, и она кивает. – Обещаю, честное слово.

Что-то шуршит в углу, где свалена стопка газет. Я сижу очень тихо, прислушиваюсь. Но этот звук не повторяется. Я слышу – динь-динь-динь!

– Мое слово, – веско объявляет Бонни, – КРЫСА. – И выставляет свои буквы на пожелтевшую доску.

– Ну и слово! Любой может выиграть с таким дурацким словом, – говорит Джефф с оттенком досады.

– Эй, не вешай нос! Нормальное слово, Бонни.

Твоя очередь, Джефф.

Он елозит на животе, трет пальцами подбородок. Он красивый мальчик. Мне приятно думать, что он похож на меня двенадцатилетнего.

Динь-динь-динь!Звучит ближе.

– Ну и жара! – Сандра обмахивает лицо ладонью. – Такое ощущение, что у меня температура!

Опять что-то шуршит в газетах. Я смотрю, очень внимательно. У меня хорошее зрение – для моих лет. Пока Джефф перебирает свои буквы, я замечаю в углу блестящие жадные глазки.

– Она опять пришла, – сообщаю я шепотом и беру в руки пистолет, который лежит рядом.

Я ждал, когда она появится. Я чувствую себя Гари Купером из «Апогея». Она поднимает голову. Этого мне вполне достаточно. Грохот выстрела, кажется, сотрясает весь дом. В углу на стене появляются новые брызги крови.

– Получила, гадина! – ликующе кричу я Как только смолкает эхо от выстрела, я понимаю, что в комнате очень тихо. Слишком тихо, по-моему. Они перестали играть и смотрят на меня как на чужого.

– Эй! – обращаюсь я к ним. – Давайте-ка посмеемся как следует! – Я встаю и увеличиваю громкость телевизора. Теперь дом полон смеха, хохот – как в трехъярусном цирке. Сандра говорит, что хотела бы как-нибудь съездить в круиз.

– На Бермуды, – предлагаю я и кладу руку ей на плечо. – По-моему, самое замечательное место для круиза, согласна? Я слышал, на Бермудах всегда замечательно и прохладно.

Она некоторое время молчит. Ей трудно открывать рот. Потом она улыбается и говорит, едва шевеля губами:.

– Поехать на Бермуды – это прекрасно.

– А нас куда? – спрашивает Джефф. – В Ист-Поданк?2 Я придумал слово. – Он произносит его по буквам, подвигая фишки на место маленьким пальцем. – Т-Р-У-П. Удачное слово, правда?

Я в этом не уверен. На мой взгляд, не самое хорошее слово. В моей кучке есть «Д», и я заменяю последнюю букву, чтобы получилось ТРУД – Вот, – говорю я. – Так будет лучше.

Динь-динъ-динь! Морожник уже почти у нашего дома, я слышу его голос: «Ванильное! Шоколадное! Земляничное!» Теперь мой ход. Я смотрю на фишки, они напоминают мне зубы Боюсь, когда попытаюсь их взять, они начнут кусать меня за пальцы.

Динь-динь-динь! «Ванильное! Шоколадное! Земляничное!» – Папа! – тихо, почти шепотом говорит Бонни. Глаза такие большие на ее бледном худеньком личике. – Морожник почти пришел.

– Нет, нет. Ему еще далеко. – Меня прошибает пот. Боже, какая жара!

– Да, он почти пришел, – повторяет Бонни. Она всегда была упрямой девочкой. С упрямыми детьми порой очень сложно. Но я очень люблю ее. О Боже, очень, очень люблю! И Джеффа люблю, и Сандру люблю – и готов отдать за них свою жизнь. Я хочу поехать с ней в круиз на Бермуды. Там не так жарко; воздух там всегда прохладен и свеж.

– Он почти пришел, папа.

– Нет! – кричу я, срывая голос. Я вижу, как кривится лицо Бонни, и прижимаю ее к себе, пока она не собралась плакать. Клянусь, я бы никогда не довел моих детей до слез. Я хороший отец. Я очень горжусь нашей семьей.

Что-то прикасается к моему плечу, и я вздрагиваю всем телом. Оглядываюсь и вижу лицо Сандры. Совсем близко. Она говорит:

– Милый! Ты знаешь нужное слово, правда?

– Правильное слово? Какое еще правильное слово?

– Ты знаешь, – говорит она, а колокольчики морожника, кажется, сейчас сведут меня с ума. Она протягивает руку к моим буквам. Тонкие пальцы выбирают то, что она ищет, и выставляют на доску. – Вот, – удовлетворенно произносит она. – Вот правильное слово.

Слово, которое сложила моя жена, – «радиация».

Я поражен. Глаза мои – как яйца в кипящем черепе. И– прекрати! Прекрати! Прекрати!

« Ванильное! Шоколадное! Земляничное!» – Нет, – говорю я. – Ни в коем случае. Это слово никуда не годится.

Колокольчики стихли. Морожник стоит у моей двери, но слова произносит другие. Он говорит:

– Внимание! Внимание! Выносите ваших покойников!

– Выносите ваших покойников, – говорит мне Сандра.

– Выносите ваших покойников, – шепчет Джефф. А Бонни наклоняется и целует меня в щеку и произносит своим нежным тоненьким голоском, напоминающим мяуканье котенка:

– Папа, нас пора выносить.

– Нет. – Я крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. Тельце похоже на пучок сухих прутиков. – Нет.. Мы все это время пробыли вместе. И мы вместе останемся здесь. Прямо здесь. В нашем собственном доме. Здесь нет никакой радиации. Бомбы упали очень далеко отсюда. Нет! Мы живы и здоровы, и с нами будет все в порядке, если мы останемся…