ПО ТУ СТОРОНУ ЗЕРКАЛА

Молоденькая бледнолицая зима

Прозрачной острой льдиной вскрыла вены

На тонких с мраморными жилками руках,

Упавших вдоль заснеженного тела.

Печальные глаза морской волны

Застуженный остановили взгляд

На каплях зеленеющей весны,

Предсмертный вздох девицы торопя.

Студеной крови голубые капли

Окрасили невинно-белые цветы,

Подснежниками названные кем-то,

Срывающим реинкарнацию зимы.

Серый предрассветный туман висит в воздухе. Старый двор спит крепким сном, в какой обычно погружается все живое и неживое в четыре часа утра. Вдруг тихую дремоту мрачных «хрущевок» вспугивают гулкие шаги. Одинокая фигура неторопливо пересекает прямоугольник двора и направляется к одному из подъездов. Звук шагов сменяется скрипом открываемой двери парадного, затем хлопком стукнувшего деревянного проема, и все стихает. Двор снова погружается в спокойное забытье, прерванное незваным посетителем.

  В подъезде темно и сыро. Пахнет мышами, пылью и старым мусором. На полу в позеленевшем углу у запертого на висячий ржавый замок подвала кусок грязной газеты – мятый и засаленный. На нем ломти черного хлеба, намоченные то ли в борще, то ли в каком-то другом супе и издающие уже кислый неприятный запах испорченной пищи.

На пыльном хозяйском коврике свернулась калачиком худая  облезлая собачонка неопределенного окраса и породы. Лапы и хвост ее изредка подрагивают, веки дергаются, повторяя движения глаз под ними. Псина тихо поскуливает во сне, совершенно беззащитная и жалкая.

Шаги непрошеного гостя эхом раздаются в пустых пролетах лестниц и, поднимаясь к последнему этажу, теряются где-то там, под чернотой заплетенного паутиной чердака.

«…Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…» отсчитывают крутые ступеньки посиневшие губы. Бледные пальцы цепляются за перила и оставляют на крашенном дереве слабый аромат амбры и пачули.

Последний этаж и коричневая дверь с поблескивающим, как настоящее око, глазком. За дверью тишина. Рука тянется к звонку. Еще мгновение, и дверь распахнется. Внезапно в глубине комнат раздается телефонный звонок, который заставляет отпрянуть странную фигуру, и рука застывает в воздухе, олицетворяя собой немой вопрос.

                                       *   *   *

Настя пошевелилась и открыла глаза. Мягкое одеяло укутывало ее до самого подбородка. Приятное тепло постели не хотело выпускать из своих объятий. Тело ощущало комфорт и утреннюю истому после крепкого сна.

Только что-то было не так. Необъяснимое чувство тревоги возникло где-то глубоко и, по-видимому, именно оно разбудило девушку. Откинув одеяло, она села на кровати и спустила ноги. В поисках тапочек пятки шарили по холодному паркету, а лоб тем временем собирался складками, выдавая усиленную работу памяти. Напряженно перебирая все события вчерашнего дня, девушка пыталась обнаружить причину внутреннего беспокойства. Ничего такого ей на ум не приходило. Вчера и позавчера все было хорошо и спокойно. Через пару минут сами по себе перед глазами стали мелькать какие-то картинки, явившиеся обрывками снов. И вдруг, как хлопок ладоней, как вспышка яркого света возникли слова:

                          «Я СЕГОДНЯ УМРУ!».

Настя от неожиданности вздрогнула, зябко поежилась и испуганно вытаращила глаза, окончательно проснувшись.

- Господи, чушь какая! – прошептала она и потрясла головой, стараясь отогнать видение.

Но слова были настолько реальны, имели размер, объем, цвет и звук, что избавиться от них оказалось не так-то просто.

- Это что, предсказание? Или нужно понимать в точности до наоборот, как обычно разгадываются все сны? – рассуждала Настя, шаркая тапками в направлении ванной. Открутив кран и поплескав в лицо водой, она пошептала, как учила ее бабушка: «Куда вода – туда и сон», чтобы течение унесло все плохое, приснившееся ночью.

Немного успокоившись, Настя потянула носом воздух и направилась на запах свежесваренного какао и звуки шкварчащей яичницы.

Пожелав доброго утра и чмокнув маму в щеку, Настя уселась за стол и со здоровым аппетитом, присущим всем молодым организмам, принялась уплетать дымящийся завтрак, запивая и обжигаясь ароматным напитком.

- Мам, а свадебное платье к чему снится? – неожиданно вспомнив одну из сегодняшних ночных картинок, спросила она и большими синими глазами посмотрела на мать.

«Нехороший сон, очень нехороший, к болезни…и даже хуже…А вообще, верить меньше надо!», - но, чтобы не огорчать дочку и себя тоже, вслух произнесла:

- Надо полагать, к свадьбе?

Настя счастливо улыбнулась и стала макать мягкую булку в растекшийся ярко-оранжевый желток, вымазывая тарелку.

У дочки был друг по имени Шамиль. Его семья перебралась с Кавказа довольно давно. Родители принадлежали к кругу бизнесменов солидного уровня, законы гор и фамильной чести соблюдали строго до сих пор. Роман сына с русской девушкой первое время ими всерьез не воспринимался. Но когда отношения молодых стали приобретать серьезный характер, родительское снисхождение превратилось в настороженность, а затем в откровенное неодобрение. Другая вера, другие порядки, нравы, другой род и кровь…Да, и чего греха таить, родители девушки тоже не особо радовались выбору дочки по тем же причинам.

А молодые люди закрывали глаза на все запреты, шептались ночами напролет по телефону, гуляли под зонтом дождливыми вечерами, сидели, прижавшись друг к другу, в темных залах кинотеатров, хохоча над бессмысленными комедиями. А затем, целуясь в подъезде под тусклым желтым плафоном, никак не могли расстаться, чтобы завтра встретиться снова. Ей было двадцать, ему двадцать четыре. Они были молоды, счастливы и беспечны. Родителям оставалось только смириться и радоваться их счастью.

- Мамочка, я побежала! – донесся голос дочки из прихожей, оторвав женщину от раздумий. Хлопнула дверь, и колокольчики еще долго исполняли «музыку ветра», сообщая о том, что кто-то покинул дом.

Настя выскочила на улицу, с наслаждением подставив лицо встречному ветру. Светлые волосы плескались в прохладных потоках воздуха, впитывая в себя ароматы листвы тополей. В распахнутых глазах отражались лучи утреннего солнца, синее небо и облака; губы дарили улыбки всем прохожим. Мужчины оборачивались вслед, очарованные красотой, молодостью и светом, исходящими от девушки, парившей над землей с необыкновенной грацией и изяществом. Настя спешила на свидание.

                                       * * *

Вот уже десять минут худой коротко стриженый бармен кафе «Золотой стандарт» наблюдал за молодым человеком яркого кавказского типа, сидевшим у окна. У того были блестящие черные волосы, густые широкие брови, сходящиеся на переносице, карие глаза и большой характерный нос. Красивой формы смоляные усы завершали классический вариант горца. Он был широкоплеч и коренаст. Темно-серый костюм сидел очень ладно и привычно. Начищенные до блеска ботинки говорили об аккуратности и хорошем вкусе владельца.

Бармен его хорошо знал. Знал, какое мороженное предпочитает его девушка, какие сигареты курит он сам. Парочка была постоянной в этом заведении и подолгу просиживала здесь не реже двух раз в неделю. Они обычно заказывали пиво, или кофе с мороженым. Иногда «Мартини».

Сейчас перед молодым человеком стояла нетронутая чашка черного кофе, уже холодного и совершенно не пахнущего. В руках он крутил какую-то вещицу, пристально разглядывая ее со всех сторон. Это была крошечная алая коробочка. Молодой человек явно нервничал, то и дело открывая и закрывая ее. В очередной раз он откинул крышечку и вынул сверкающее золотое кольцо. Зачем-то примерив его на свой безымянный палец, а затем на мизинец, он убедился, что размер маловат, хоть это было очевидно.