Хоуи никогда не думал о себе как о мамином герое, равно как о чьем-либо еще. Он был просто мальчиком-неудачником, кем-то, кого не любил отец, Шрамолицым, Восьмипалым Уродцем, Дугли Уродливой Задницей, обреченным жить только потому, что боялся смерти. Голосом сухим, как подгоревший тост, он сказал: «Мама», и ему нужно было повторить это дважды, прежде чем она услышала его и подошла к кровати. Ее глаза были налиты кровью, нос растерт до красноты клинексами, бледные щеки блестели от слез, но она была такой же милой, как всегда. Хоуи всегда гордился тем, какая у него симпатичная мама. Он иногда удивлялся, если нравился какой-нибудь симпатичной девочке, но он не тратил много времени на то, чтобы беспокоиться об этом, потому что его мама и сестра были достаточно симпатичными, чтобы проводить с ними жизнь, просто зная, что они его любят. Сейчас, когда его мать наклонилась к нему, он сказал: «Сейчас со мной все в порядке», и так оно и было.

Следующим летом, за неделю до его тринадцатого дня рождения, на вторую годовщину эпизода с Блэквудом, Хоуи проснулся утром от звука ветра, свистящего на крышах. Когда он посмотрел на окно своей спальни, черное перо, около четырех дюймов[20] длиной, с серым стволом, танцевало на стекле. Он смотрел на него больше десяти минут, пока теплый июньский ветер не унес его дальше.

Год за годом в этот день, несмотря на то, что Блэквуд умер и исчез, черное, как ночь, перо ворона попадало к Хауэлу, тем или иным способом: слетая по спирали с дерева и касаясь щетины на лице, выпадая из газеты, когда он открывал ее, чтобы прочитать, приклеивалось вдоль подошвы его ботинка, как жевательная резинка, застревало под дворниками на лобовом стекле, когда он возвращался к машине из похода в торговый центр, однажды необъяснимым образом перо оказалось в кармане его пиджака, куда он залез за монетами для торгового автомата.… Каждый раз, несмотря на то, что это было ожидаемо, вид пера вызывал в нем содрогание от страха, дрожь, почти судорогу, хотя она никогда не длилась больше нескольких минут.

Хоуи вырос, сбрил уцелевшие волосы, потому что бритые головы стали сейчас в моде, стал риелтором и в итоге открыл свое собственное успешное дело, хотя при этом скрупулезно рассказывал о каждом недостатке потенциальному покупателю. Медицина ушла вперед, но она не смогла помочь уменьшить его шрамы; тем не менее, он привык к тому, как выглядит, и не забивал себе голову этими мыслями. Он продал первый собственный дом приятной женщине, которую звали Фелисити Коллэвэй, и когда она получила лицензию риелтора, то занялась продажами в его агентстве. Они проработали вместе почти год, и к его большому удивлению, она сказала: «Какую хрень должна сделать девушка, чтобы ты пригласил ее на свидание? Или тебе это ничуть не интересно?» Прошли месяцы, когда она, приняв его предложение выйти за него замуж, сказала: «Ты самый честный мужчина, которого я когда-либо знала. Я никогда не слышала лжи от тебя, ни разу, я чувствую себя такой защищенной рядом с тобой».

Перья ворона по-прежнему появлялись каждый год, и это стало беспокоить Хоуи, когда у них с Фелисити появился ребенок. Но он подумал, что, если он будет излишне беспокоиться о перьях и о том, что они означают, то может втянуть в свою жизнь что-то такое, о чем будет сожалеть. Кто-то однажды сказал, что если ты слишком часто рисовал на стенах дьявола, ты тем самым вызвал его, и шаги его приближаются.

7

Осенним вечером, когда Хоуи было тридцать два и он был отцом троих прекрасных детей, он сидел в своем любимом кресле, читал роман и вдруг почувствовал неожиданное облегчение, как будто избавился от ноши, о которой не знал. Любопытное ощущение, без каких-либо видимых причин, было настолько необычным, что он отложил книгу в сторону и тут же встал на ноги. На секунду, потому что его жизнь протекала так хорошо в течение длительного времени, и потому что он знал, как неожиданно удача может отвернуться, он подумал, что эта новая душевная энергия была связана с помутнением рассудка, первым — и только самым начальным — симптомом в серии, которые могут быстро развиться к худшему до чего-нибудь катастрофического, например до инсульта или сердечного приступа, что свалит его с ног. Но он по натуре не был пессимистом, чувство облегчения не исчезло, и он пошел искать Фелисити. Он нашел ее на кухне и поцеловал больше одного раза. Он нашел детей — Миу, Лео и Джоша — которые смотрели телевизор вместо того, чтобы делать домашнюю работу, но он их не поругал.

Вместо этого он сел за свой письменный стол, пристально глядя на телефон. Определенно, был кто-то, кому он обязан был позвонить, хотя он не знал, кто бы это мог быть. В одном из ящиков стола среди других вещей находились файлы с копиями различных страховые полисов. Хоуи поначалу не осознавал, зачем открыл ящик, но затем понял. В последнем файле был запечатанный конверт. Он сделал разрез и достал пятидолларовую банкноту, а также пару по одному, — семь баксов, которые он взял из тридцати у Блэквуда за сандвичи. Все эти годы он думал, что на эти деньги сможет купить для себя только неудачу, и он даже заставлял себя выкинуть их из-за страха того, что вызовет проклятье, которое может передаться кому-то еще. Он не знал, почему деньги должны вдруг оказаться чистыми, но чувствовал, что это так, и решил положить их в ящик для пожертвований в церкви.

На следующий день одна из наиболее важных новостей в телевизионных новостях была связана с несколькими жестокими убийствами в далеком городе, особо рассказывалось об операции в доме, где произошло убийство, операцию проводил детектив из отдела убийств Джон Кальвино, тот самый человек, который двадцатью годами ранее в возрасте четырнадцати лет убил Олтона Тернера Блэквуда. В этих новых убийствах семьи уничтожались целиком и были странно похожи на убийства Блэквуда двадцатилетней давности. Хоуи подумал, что необъяснимое чувство облегчения, пришедшее к нему, когда он читал в кресле, произошло в тот самый час, когда жена и дети Кальвино были целями в своем собственном доме. Он пару дней наблюдал за событиями, и по телевизору, и в газетах с все возрастающим убеждением, что наиболее важный аспект в этой истории не был освещен, возможно, потому что репортеры не знали всей правды.

Шестью днями позже Хоуи сделал звонок в отдел убийств департамента полиции, в котором работал Кальвино, и через несколько часов детектив перезвонил. Выслушав отговорку Кальвино о том, что все подробности этой истории можно прочитать в дневнике Олтона Тернера Блэквуда, который доступен в Интернете, Хоуи сказал:

— Я тот мальчик, который делал для него хорошие сандвичи. Ни у кого нет фото Блэквуда, поэтому вы поймете, что это правда, если я опишу его.

Прослушав описание, Джон Кальвино сказал:

— Все, что он пишет в своем дневнике о вас, — это то, что ваша семья была первой, которую он планировал убить, но вы спасли их.

— Правильнее сказать, что они чуть не умерли из-за меня.

— Моя семья былау бита из-за меня, мистер Дугли. Слава Богу, вы избежали этого.

— Спасибо вам. Я сожалею о ваших утратах. Всех ваших утратах. Но… могу я спросить, детектив Кальвино, может такое быть, каким-либо образом, что все это в новостях — все эти смерти — связано в Блэквудом?

Молчание Джона Кальвино было достаточно долгим, чтобы означать «да», но когда он, наконец, заговорил, он сказал только:

— Я убил Олтона Тернера Блэквуда более двадцати лет назад.

— Да. Я знаю. Я слышал об этом, когда это произошло. Однако… все эти годы я ждал… чего-то. — Хоуи обнаружил, что положил свои руки в положение защиты на горло, и вспомнил о Бликере, пригвожденном к стене. — Несмотря на то что я знал о смерти Блэквуда, если кто-нибудь и мог вернуться… так это он. Понимаю, что это звучит в лучшем случае иррационально.

После очередной паузы Кальвино сказал:

— Все, что я скажу вам — это то, что я в течение двадцати лет тоже ждал чего-то подобного.