– Очень хорошо, – кивнул я.

По моей команде каждую его руку перетянули верёвками чуть пониже локтя, чтоб перекрыть доступ крови, и привязали их к большой колоде.

– А теперь слушай меня, – взяв его за бороду, я потянул её к верху, – сейчас я оставлю тебе только то, что необходимо для выполнения моего поручения. Один глаз, чтоб ты мог видеть дорогу, – и я полоснул ему ножом по правому глазу. Горец взвыл.

– Уши тоже тебе больше не нужны, – продолжал я между тем. И двумя быстрыми движениями отхватил ему оба уха.

– Будь ты проклят! – заорал искалеченный горец, непрестанно воя от боли и ярости.

– Ты даже не представляешь, сколько раз в своей жизни я слышал эти слова, – усмехнулся я прямо ему в лицо и взял в руки топор, – и руки тебе теперь тоже не понадобятся, – сказал я и поднял топор.

– Нет! – дико заорал он.

Два удара топором и горящий факел, прижатый к кровоточащим обрубкам рук, чтоб остановить бегущую кровь, лишили его сознания.

– Пусть тут полежит до завтра, – сказал я подошедшему старосте и отбросил топор в сторону, – завтра отправите его к соплеменникам…

Подойдя к своему коню, я взгромоздился в седло и, ни слова ни говоря, направился к выезду из посёлка. Опустошение и полная апатия овладели мной. Ничего не хотелось делать, не было желания с кем‑либо говорить. Было противно. И очень хотелось крепко помыть руки…

Так мы и ехали какое‑то время по дороге к своему посту.

Примерно на полпути меня догнал Степняк. Проехав молча рядом минут пять, он осторожно окликнул меня.

– Господин сержант…

– Чего тебе?

– Разрешите обратиться?..

– Да говори уж…

– Я вот тут чего подумал, – нерешительно начал он, – на счёт того, как мы с горцами‑то пленными…

– Ну?..

– Оно, конечно, понятно, что в запале все мы были и в гневе большом… А только, думается мне, не следовало нам с ними так‑то… А, господин сержант?..

Я придержал коня и, дождавшись, когда весь отряд соберётся вокруг меня, спросил:

– Кто ещё так думает?

– Вообще‑то, мне кажется, что Степняк в чём‑то прав, – осторожно подал голос Дворянчик, – всё же они были пленные…

– Верно, господин сержант, – не поднимая глаз, отметил Зелёный, – не стоило этого делать, не по‑человечески как‑то…

– На душе муторно, – нехотя признал Грызун.

– Ну, что ж, – я обвёл их всех глазами, – вы только что приняли ещё одно верное и очень важное в вашей жизни решение. Такого и в самом деле делать не следует. Но сколько бы я вам не говорил это, вы бы ничего не поняли. Зато теперь, пройдя через такую кровь, вы отлично знаете, какая пакость будет у вас на душе, если кто‑либо попытается заставить вас сотворить подобное. Запомните это на всю жизнь! А теперь – марш на пост! Служба наша ещё не окончена!

Спустя ещё полчаса бешеной скачки в лучах заходящего солнца, мы прибыли к своей, ставшей за этот год уже почти родной, казарме.

Дзюсай с нами не поехал. Остался в посёлке помогать местному священнику отправлять в последний путь погибших. Он хоть и другой веры, и обычаи у него другие, а всё ж таки тоже – священник. Правда, после того, что я в сегодняшнем бою видел, ему скорее пристало воинский мундир носить, чем одежды монастырские.

На посту мы находились в самом мрачном расположении духа. И раны, полученные бою некоторыми из моих бойцов, играли в этом самую последнюю роль. Гораздо хуже было то, что мы потеряли двух своих товарищей. Конечно же, любой из нас понимал, что это может случиться с каждым. Однажды ты ввяжешься в бой, из которого уже не выйдешь. Но глубоко в душе каждый надеялся и верил, что этого не случится, что – не с ним и не в этот раз… И тем хуже было осознать то, что в этот раз – действительно не ты. Но смерть не обошла стороной. Она задела не тебя – твоего товарища. Того, с кем рядом ты ещё вчера сидел за одним столом и ел один кусок хлеба. А позавчера ты сменил его на посту, и вы вместе смеялись над очередной его шуткой. А два дня назад он помогал тебе колоть дрова для очага… И так до бесконечности. Каждый из нас вспоминал какие‑то моменты из жизни и общения с Одуванчиком либо с Полозом. Одуванчик был при жизни прост, немного застенчив, доверчив и заботлив по отношению к своим товарищам. Всегда старался сделать что‑нибудь полезное и приятное для каждого члена отряда. А вот в своём последнем бою проявил твёрдость и мужество, силу духа и стойкость, достойные настоящего мужчины. Не смотря на то, что ему всего‑то и было от роду немногим больше двадцати лет…

Полоз тоже был молод, мечтателен, очень подвижен и сметлив. И при этом как‑то незаметен в обычной жизни. Вдвоём с Зелёным они представляли собой прекрасную пару разведчиков и следопытов. И вот теперь одного из этой пары не стало…

Умывшись и немного придя в себя, я начал налаживать службу на посту. И первое, что я решил, выразилось в общем сборе всего отряда. Построив их в одну линию, я вышел вперёд и сказал:

– Сегодня вы прошли последнюю проверку. И с сегодняшнего дня я вправе считать вас воинами, способными защитить не только своё доброе имя, но и честь короля. Сегодня вы стали настоящими боевыми псами! Поздравляю вас и возвращаю вам ваши имена. У меня всё… разойдись! Циркач! Тьфу, зараза… рядовой Громаш! Заступаешь до вечера на смотровую площадку.

– Есть! – как‑то не очень уверенно ответил тот и направился к подъёму на площадку.

Вечером на площадку заступает… э‑мм… слышь, Цыган, тебя хоть как звать‑то?

– Рейкар, – нехотя ответил тот, не глядя в глаза.

– Ну, вот, – кивнул я, – рядовой Рейкар.

– Есть, – буркнул тот и направился к казарме, осторожно придерживая подстреленную руку.

Остальные тоже выглядели несколько ошарашенными и не спешили расходиться. Я же, раздав распоряжения, направился к себе в комнатку составлять отчёт о событиях прошедшего утра.

Над отчётом я просидел до обеда и практически его закончил, когда в дверь раздался торопливый стук. На моё разрешение войти дверь распахнулась и в проёме нарисовалась встревоженная морда нашего кузнеца.

– Господин сержант, там Циркач… то есть… это… Громаш, вас на площадку вызывает!

– Что там у него ещё стряслось? – пробурчал я.

– Не могу знать, господин сержант, – сообщил тот, вытягиваясь в струнку и вскидывая руку в воинском приветствии.

– Ладно, вольно, – махнул я рукой, проходя мимо и невольно удивляясь столь явному проявлению служебного рвения.

Поднявшись на площадку, подошёл к стоящему у деревянной ограды Громашу.

– Ну, что тут у тебя? Докладывай.

– Смотрите сами, господин сержант, – ответил он, показывая рукой вдаль.

Глянув в том же направлении, я невольно присвистнул и тихо выругался. На противоположном склоне ущелья, отделявшего нас от горских земель, собиралось огромное войско. Уже подошедшие передовые отряды разбивали лагерь. Следом подходили другие, тут же занимавшие отведённое им место и начиная ставить палатки и разводить костры. Склон был далеко от нас, ущелье это достаточно широкое, и потому всех деталей было не разглядеть. Но по количеству войск, по слаженности действий отдельных отрядов и по порядку и дисциплине, заметным даже на таком расстоянии сразу же становилось понятно, что это не горцы. А увидев появившиеся из‑за соседнего хребта конские упряжки, тянувшие лёгкие полевые пушки, я окончательно уверился в своём мнении: война началась.

– Ну, вот и дождались, – хриплым от волнения голосом произнёс я, – появились…

– Кто это, господин сержант?

– Это? Это, брат, война… Однако, думаю – скорее всего сегодня они уже дальше не пойдут. Будут ждать подхода всех остальных отрядов. Чтоб выступить завтра с утра, за день пройти ущелье, подняться на перевал и выйти на плато… Теперь понятно, почему горцы пошли в ущелье. Их задача – перекрыть выход с плато в долину. Чтоб раньше времени в королевстве не стало известно о том, что враг уже здесь. Умно придумано! И если б не жадность горская, так бы оно и случилось.