Подойдя к лежаку, я осмотрел и осторожно пощупал правую лодыжку, сильно опухшую и наливавшуюся нехорошим сине‑багровым цветом. Кожа его была ледяной и жёсткой. Человек, не приходя в сознание, тихо застонал.

– Так, парни, ну‑ка, быстро, корыто сюда.

Когда приказание было исполнено и рядом с лежаком на пол установили корыто, найдёныша переложили в него, оперев голову о край, и по моему приказу принялись заливать тело чуть тёплой водой.

– Ну, вот что, Зелёный, – решил я, – не придётся тебе сейчас отдохнуть. Давай, быстро собирайся и дуй за своей знахаркой. Я думаю, сейчас её помощь в самый раз будет.

– Есть! – радостно отозвался тот, – я мигом!

– Не радуйся особо, – охладил я его пыл, – не один поедешь. Цыган! Собирайся. Вместе поедете. И обратно поторопитесь! А то он может и не дожить до приезда вашего…

Спустя пять минут оба всадника умчались по направлению к реке, ведя в поводу третью лошадь для Санчары.

– Хорёк, как отмокнет и конечности разгибаться начнут, вынете его из корыта, переложите на лежак, оботрите и прямо так, голышом, заверните в медвежью шкуру. Пусть отогревается.

– Я понял, сержант, – отозвался Хорёк, подбавляя ещё тёплой воды в корыто.

Раздав все необходимые распоряжения, я вновь подошёл к столу и взялся за мешок.

– Так… а что у нас здесь?

Верёвка, стягивавшая его горловину, уже оттаяла. Повозившись с ней немного, я развязал узел и принялся поочерёдно вытаскивать из мешка всё, на что натыкалась рука.

На столе поочерёдно оказались: запасная холщёвая рубаха; чистые обмотки на ноги; небольшой кусок холста, служащий хозяину, по‑видимому – полотенцем; деревянная миска, кружка и такие же деревянные палочки непонятного назначения; небольшой нож, предназначенный скорее для каких‑либо кухонных работ, чем для использования в качестве оружия; несколько кусков какой‑то странной бумаги и пенал с письменными принадлежностями и кисточками; книга в кожаном переплёте с абсолютно незнакомыми мне письменами; маленький, размером с указательный палец, деревянный пенал, в котором хранились несколько очень тонких и странных медных и стальных игл, совершенно не похожих на швейные. Ещё в мешке лежали завёрнутые в отдельную холстину несколько луковиц, кусок хлеба, горсть сушёных фруктов, какая‑то крупа в мешочке и завёрнутая в клочок бумаги соль.

– Вот, собственно, и всё, – констатировал я, оглядев содержимое мешка.

– Интересно, – покачал головой Грызун, – вы обратили внимание? Денег‑то у него нет. Ни в мешке, ни в одёжке. На что же он живёт?

Дворянчик взял книгу и раскрыл её. Полистал, поразглядывал картинки и опять захлопнул.

– Ни хрена не понятно, – сказал он, кладя её на стол, – что за язык, что за буквы? И как они их только читают?

– А картиночки‑то интересные, – протянул Степняк, – как будто люди на них дерутся.

– Это Циркачу интересно будет, когда вечером с площадки спустится, – равнодушно пожал плечами Дворянчик, – он ведь борец цирковой. Вот пусть и разбирается…

– Похоже, оттаял, – подал голос Хорёк, – давайте его перекладывать.

Степняк с Одуванчиком помогли аккуратно переложить человека на лежак и, обтерев сухой холстиной, завернули в шкуру.

Спустя какое‑то время его вдруг начал колотить сильный озноб, он застонал, скрипел зубами от боли, временами едва ли не срываясь на крик. На короткое время он даже пришёл в себя, поводя непонимающими глазами по сторонам, огляделся, попытался что‑то сказать но, опять застонав от боли, провалился в забытьё.

Так продолжалось ещё несколько раз, пока не приехала Санчара. Развернув медвежью шкуру, она осмотрела пострадавшего, нимало не смущаясь тем, что перед ней лежит голый мужчина, и повернулась ко мне.

– Это не перелом. Это сильный вывих. Надо вправлять. Нужно, чтобы его крепко держали, тут и тут, – она показала на грудь и бёдра.

– Понятно, – кивнул я и подошёл к больному со стороны плеч, – Степняк, держи его ноги. А я буду держать за плечи.

Когда мы со Степняком покрепче прижали к лежаку пострадавшего там где, показала Санчара, девушка взялась за вывихнутую ступню и начала потихоньку двигать её туда‑сюда., одновременно растирая и разминая лодыжку. В какой‑то момент она вдруг напряглась и с силой рванула ступню на себя, чуть разворачивая в сторону. Лежавший без сознания человек от боли дико вскрикнул, на мгновение пришёл в себя и опять лишился чувств.

Между тем Санчара, густо намазав повреждённый сустав тёмной вонючей мазью, обложила его какими‑то размоченными в тёплой воде сушёными листьями и туго обмотала длинной полосой белого холста. Поверх холстины обернула куском шерстяного покрывала и, наконец, опять укутала больного шкурой.

– Теперь он будет спать, долго, – сказала она, – может быть, до утра. Когда проснётся, налейте ему полстакана вот этого, – она протянула мне небольшой глиняный кувшинчик, – и добавьте туда теплой воды. Пусть выпьет. И надо ему дать выпить бульон из мяса. Лучше – из курицы. Потом он опять будет спать. Через два дня я приеду, посмотрю.

– Это всё? – спросил я, – Может быть, что‑то ещё нужно?

– Нет, – покачала она головой, – теперь всё будет зависеть от духов гор и от его здоровья. Если он сильный, то поправится. Если нет – умрёт. Но я сделаю, что смогу.

– Спасибо тебе. Чем мы сможем тебя отблагодарить?

– Мне от тебя ничего не нужно, – покачала она головой и чуть заметно улыбнулась, – если только…

– Что?

– Пусть Зелёный проводит меня домой…

Вот ведь хитрюга, а! Ну, да ладно…

– Зелёный! – позвал я.

– Слушаю, господин сержант! – вырос он передо мной прямо из ниоткуда.

– Собирайся. Проводишь знахарку обратно, – и чуть слышно добавил, – свободен до завтрашнего утра.

– Есть, господин сержант! – улыбаясь во весь рот, радостно проорал Зелёный и, накинув плащ на плечи, подхватил Санчару под руку, – бежим отсюда, пока он не передумал, – шутливо прошептал ей на ушко.

Хмыкнув, девушка выскользнула за ним на конюшню. Вскоре с улицы послышался удаляющийся топот копыт.

Пять дней наш незнакомец провалялся в беспамятстве, лишь на короткое время приходя в сознание. Мы едва успевали дать ему в эти короткие минуты выпить ту настойку, что нам оставила Санчара, как он опять проваливался в забытьё.

Во второй раз Санчара приехала через два дня, как и обещала. Размотала повязку на ноге, осмотрела отёк и сказала, что надо надрезать кожу. Выдавить всю гнилую кровь и слизь, что собрались на месте вывиха и наложить другую повязку. Иначе может начать гнить кровь. И тогда он точно не выживет. По её просьбе мы поставили у лежака больного пустую бадейку, ведро с горячей водой и подали чистую холстину. Степняк с Циркачом взялись его держать, пока знахарка будет пускать кровь. Остальные уселись в сторонке, чтобы понаблюдать и, при случае, оказать необходимую помощь.

Уж не знаю, где она этому научилась, у какой горской бабки‑знахарки, но только делала она всё не хуже лекарей из наших полковых лазаретов. И инструмент на огне обожгла, и место разреза горячей водой обмыла и уксусом обработала, и всё прочее, что при таком лечении надобно, исполнила.

А уж сколько из раны разрезанной чёрной крови вперемешку с гноем натекло, и не передать! Даже мне чуть плохо не стало. А она – ничего! Хоть бы носом от вони гнилостной повела. А как кровь чистая из надреза выдавливаться стала, она рану настойкой какой‑то промыла, тряпочкой чистой просушила, да по краям тонким слоем мази обмазала. После чего опять ногу холстиной чистой обмотала и в шерсть завернула. Рассказала, как нам дальше быть и чего делать и обратно к себе уехала. В сопровождении Зелёного, понятное дело.

Кроме повреждённой ноги у нашего больного проявилась ещё одна напасть. В результате переохлаждения у него началась сильнейшая простуда. Высокая температура, тяжёлый хриплый кашель и периодические разговоры в бреду на незнакомом языке заставили нас изрядно поволноваться. Бывали даже такие моменты, когда мы начинали подумывать о его близкой кончине. Однако постепенно ему становилось всё лучше. Он всё чаще приходил в сознание, бредил всё реже, температура понемногу спадала…