— Они из дерева, — наконец-то собравшись, констатировал он. — Значит, их можно поджечь.

Вожди содрогнулись и, преодолевая страх и недоумение, послали выполнять приказ несколько десятков лучших воинов с факелами. И вот тогда из ворот, вслед за огромными самодвижущимися, плюющимися огнем пирогами выскочили всадники на Громовых Тапирах, и порубленные факельщики, обливаясь кровью, попадали на мостовую.

— Копьеносцы, вперед! — скомандовал Куит-Лауак.

Вожди мигом передали команду дальше, и лучшие копьеносцы выскочили из укрытий с длинными, специально против конницы изготовленными копьями и почти сразу же начали падать, сраженные засевшими в деревянной пироге арбалетчиками. И вот тогда из ворот вслед за пирогами пошли еще и тлашкальцы — сотня за сотней!

— Их не удержать… — как один, признали превосходство сухопутных пирог вожди.

— Пусть дойдут до первого моста, — стиснув челюсти, процедил Куит-Лауак и вдруг зло рассмеялся. — Посмотрим… не вырастут ли у них крылья!

Но прошло совсем немного времени, и стало ясно, что пироги движутся вовсе не из города, а к храму Уициолопочтли и Тлалока.

— Они снова собираются надругаться над нашими богами! — наперебой заголосили вожди. — Что делать, Куит-Лауак?! Как их остановить?!

— Всех на защиту храма! — отрывисто скомандовал Куит-Лауак. — Они не смогут затащить такую тяжесть по ступенькам.

Было очевидно, что по ступенькам храма шхуны-крепости не затащить, а потому, едва кастильцы, — потеряв сорок человек, — докатились до цели атаки, наступила очередь тлашкальцев. Ненавидящие мешикских богов более всего на свете воины Тлашкалы облепили ступени и двинулись вверх столь неудержимо, что даже Кортес едва за ними поспевал. А потом схватка переместилась на верхнюю площадку, и атака захлебнулась, — собравшиеся возле двух главных идолов Союза знатные мешиканцы обороняли их совершенно остервенело. И лишь когда Кортес потерял еще 16 кастильцев и не мерянное количество тлашкальцев, ему удалось прорваться наверх и с помощью капитанов и солдат сбросить богов с постаментов — прямо вниз по ступенькам.

Раненый в руку, окровавленный, потный, он торжествующе оглядел только что покоренный им город, и окаменел: город и не думал сдаваться! А там, внизу его шхуны-крепости уже были облеплены сотнями врагов с факелами и топорами. Не обращая ровно никакого внимания ни на поверженных богов, ни на потери, воины рубили и кололи ненавистных деревянных врагов и, рискуя взлететь на воздух вместе с остатками пороха, десятками запихивали факела во все мыслимые отверстия.

— Назад! — хрипло скомандовал он, с ужасом представляя, что их сейчас ждет. — Всем назад! Отходим!

А тем же вечером, едва они с еще большими потерями прорвались-таки назад в крепость, Кортеса вызвали на совет капитанов.

— Ты зарвался, Кортес, — от имени всех сказал ему Гонсало де Сандоваль. — Мы могли выйти вместе с золотом в первый же день, но ты бездарно потратил время, пытаясь перетащить сюда своих индейских баб. Мы могли уйти во второй день — вместе с Ордасом. А с теми силами, какие ты угробил сегодня, мы легко могли прорваться до самых дамб. С нас хватит, Кортес. Ты понял?

Кортес вгляделся лица капитанов, и глаз не отвел ни один.

А тем же вечером все снова встало на свои места. Корабельный мастер Мартин Лопес увидел, во что превратились его сухопутные шхуны, и покачал головой.

— Все, сеньоры. Нам их не восстановить.

— Может, попробуешь? — заволновались капитаны.

— У нас леса нет, — развел руками плотник. — Я вообще не понимаю, на чем вы их назад приволокли. Вы только гляньте: у каждой от силы по два-три колеса остались!

И вот тогда взоры капитанов снова обратились к Кортесу, — как всегда.

Кортес думал недолго и вскоре приказал привести Мотекусому.

— Скажи ему, — повернулся он к Марине, — что завтра с утра ему предстоит уговорить своих подданных выпустить нас из города без боя.

Марина перевела.

Мотекусома печально улыбнулся и почти равнодушно что-то произнес.

— Он говорит, что не сможет тебе помочь. Да, и не желает.

— А если я снова отправлю к его детям палача? — прищурился Кортес. — Вот только с кого бы мне начать… с девочек или с мальчиков? Пусть посоветует.

Лицо Мотекусомы перекосилось.

— Он говорит, что ты обещал больше не трогать детей, — сухо перевела Марина. — Он говорит, что уже не может тебе верить, а помощь тебе все равно уйдет в песок. Так всегда было.

— А вот это не его забота, — отрезал Кортес. — Он пусть делает, что велено, а думать буду я.

Мотекусома выслушал перевод, произнес что-то короткое и махнул рукой, а на следующее утро, после ночи беспрерывной осады, солдаты вывели Великого Тлатоани на плоскую крышу дворца.

— Мотекусома! — охнул кто-то, и осаждающие мгновенно откатились от стен, чтобы разглядеть того, кто правил ими восемнадцать лет.

— Что тебе надо, Мотекусома? — пронзительно выкрикнул кто-то из вождей. — Или ты вышел полюбоваться на свой позор?!

Вся улица замерла.

Мотекусома обвел горожан слезящимися глазами.

— Дети мои… простите. И делайте то, что должно. Это все, что я имею право сказать вам.

Он скорбно поджал губы и, давая понять, что более не произнесет ни слова, понурился. Воины, — как вверху, на крыше, так и внизу, на улице, — переглянулись.

— Пращники! — скомандовал вождь. — Вы слышали, что вам приказал Великий Тлатоани! Ну, так делайте, что должно!

И тут же на Мотекусому и прикрывающих его кастильских солдат обрушился град заточенных в форме остроконечных яиц камней.

Когда раненого в голову Мотекусому принесли в его покои и предложили услуги войскового лекаря, тот отказался. Хотя, если честно, Кортес так до сих пор и не решил, что нужнее бывшему Тлатоани — лекарь или палач.

— Его надо убить, — мрачно произнес солнечный Альварадо.

— Не уверен, — мотнул головой Кортес. — Труп, возможно, еще придется выдавать. У них к этому строго относятся.

— Отдайте его мне, — попросил стоящий здесь же палач. — Я все сделаю, как надо.

— И что ты сделаешь?! — взвился Кортес. — Вытащишь нас из этого дерьма?!

Палач осклабился.

— Насчет дерьма не знаю, не моя это профессия… а вот если шпагу в задницу воткнуть, эти дикари ни за что не догадаются, что он убит. А язычникам скажем, что он сам помер, — от их же камней…

И лишь тогда вмешались духовные лица.

— Передайте его нам, сеньоры, — от имени обоих попросил падре Хуан Диас. — Над ним вашей власти уже нет… по глазам видно.

Кортес секунду размышлял и кивнул. Если бы Тлатоани принял перед смертью католичество, это можно было использовать… Но и духовные лица, даже приложив поистине титанически усилия, оказались не властны над язычником.

— Покайтесь, Мотекусома, — через Марину уговаривал брат Бартоломе. — Примите крещение, и Христос тоже примет вас — в царство вечной любви… туда, где нет зла.

Мотекусома прикрыл глаза и что-то произнес.

— Вы, как дети, — начала переводить Марина, — закрыли глаза на Черное лицо бога, и думаете, что его не стало…

Падре Диас поморщился. Он терпеть не мог этой дикарской философии.

— Отвернись от зла, Мотекусома… — убедительно произнес он. — И оно потеряет власть над тобой!

И тогда Мотекусома выдавил что-то протестующее и отвернулся к стене.

— Что он сказал?! — накинулись оба святых отца на Марину.

— Правду, — пожала плечами она. — Кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею.

Куит-Лауак вел осаду планомерно и расчетливо, но и Малинче был неглуп, и вскоре начал делать фальшивые попытки к примирению — одну за другой. Уже на второй день он выдал начавшее пованивать тело Мотекусомы и выиграл для своих бойцов часа полтора передышки, а на третий день — частями, по два-три человека — выпустил на волю целую партию взятых в плен при штурме храма высокопоставленных жрецов.