Лев Гумилевский
КЛАДБИЩЕ МАМОНТОВ
Повесть
I. ТИШИНА СМЕНЯЕТСЯ ВЕТРОМ
Одиннадцать дней висела в звенящем воздухе морозная тишина. Дыхание опускалось инеем и вода, выплеснутая ковшом из урасы[1] падала на снег острыми кусками каменного льда.
Двенадцатою ночью неожиданно взвыл океанский ветер. Олени вернулись из тайги и стали за урасою бок-о-бок, как одно четырнадцатиголовое чудовище. Собаки тихонько выли, забившись под теплые оленьи животы. Ветер занес все снегом. Темнели неподвижные оленьи хребты и делали стадо похожим на костяную спину огромной черепахи, дремлющей вторую тысячу лет на снегу.
Ветер выдувал из урасы тепло, крутился в плетенке, обмазанной глиною, как печь, веял в очаге снег и пепел, погасил угли и вынес их в тайгу.
Ночью Сын Гостя проснулся от холода и ветра. Он высунул черную голову из оленьих шкур, сшитых в мешок для спанья, и прислушался. Плоское лицо его обвеяло тончайшими иглами льда, метавшегося с ветром и брызгами снега. Тогда он проворно выпростался из мешка, прополз по земляному полу до другого огромного мешка, где спали остальные, и всунул ноги в пролаз. Нога придавила скрюченную руку отца. Отец не проснулся, но простонал жалобнее собак, воющих на холоду, во сне:
— Я все отдал, что нужно, не трогай меня!
Ветер заглушил его бред. Сын Гостя влез в мешок, тесня спящих. Отец выдернул больную руку из-под его спины и крикнул, хрипя от боли:
— Ты слышал? Я заплатил все!
Он проснулся от собственного крика, напоминавшего лай простуженного пса. Он узнал сына по телу и запаху и, узнавши, спросил коротко:
— Ты, Андрей?
Андрей усмехнулся:
— Йоры[2] подняли вой и ветер. Угли погасли. Мне стало холодно! — Он ударил локтем отца в голую грудь и спросил: — не с тем ли гостем ты говорил во сне, в честь которого меня называют Сыном Гостя?
Вздохнув от боли, отец ответил покорно:
— Это был он. Йоры с ветром принесли его тень. И он опять крестил тебя, дал тебе имя Андрей, как у русских, и я не мог ослушаться, потому что на нем были светлые пуговицы, и он собирал шкурами подати русскому царю!
— Не пил ли ты с ним и огненную воду, старый волк с перешибленной лапой?
Отец отодвинулся от сына, боясь удара локтя в голую грудь. Сын толкнул его больную руку:
— Благодари старика,[3] что это была только тень гостя!
Мать слышала их слова. Она перекатилась через мужа и легла между ним и сыном. Сын Гостя прижался к ее горячему телу, греясь и засыпая. Она обняла его голову, рассказывая как сказку:
— Тебя зовут Сыном Гостя, потому что ты хитер, как русский гость, который крестил тебя и дал тебе такое же, как у него, русское имя. И мы сделали так, как хотел он, потому что гость — хозяин в жилище сохи.[4]
Она положила руку на голову сына и продолжала говорить, слушая вой ветра и сливающийся с ним свой собственный поющий голос:
— Старый Ивана, мой муж и отец твой, похожий на загнанного оленя, не может убить сохатого, чтобы кормить нас, и ты стал господином в доме. Мы слушаемся тебя и повинуемся. Но разве ты не соха? Ты соха, хотя тебя называют Сыном Гостя.
Она прислушалась к ветру и дыханию сына и прислушавшись продолжала петь тихо:
— Двенадцать стоянок идут по следам нашим томузы[5] и на десятой стоянке они предлагали за сестру твою, Маю, нарту лисиц куниц, соболей и голубых песцов! Глаза Маи светлее реки, имя которой она носит, потому что там она родилась, но разве мало за нее предлагают томузы? И мы не отдали ее в жены самому богатому из томузов, потому что он томуз, а не соха! Таков закон. Пусть Мая плачет, потому что он ей мил, пусть останутся соболи и голубые песцы у томуза. Мы покорны закону, так же как ты, господин.
Ветер метался в урасе, крутился над очагом, выметая пепел. Собаки, зарывшись в снег, выли под теплыми животами оленей Сын Гостя положил руку пол голову и другою затянул над собою меха, укрываясь от холода и ветра.
Мать пропела чуть слышно:
— Ветер заметает следы, и йоры делают злое дело. Глаза томуза сверкают от любви, когда он смотрит на Маю. Что с ветром нашепчут ему в уши в эту ночь йоры?
В закрытом мешке было душно, глаза старухи смыкались. Она погладила голову сына, сказала — «Спи, господин!» — и заснула вдруг, падая в сон, как камень, опущенный в воду.
Сын Гостя грелся теплом матери и брата в общей постели; он дышал дыханием отца и сестры и, согревшись, заснул крепко, думая об усталости пройденного пути.
Путь был велик, как цель, к которой он приближался.
Сын Гостя двигался к побережью Ледовитого океана вторую зиму. Он шел с Маи, где родилась его сестра. На Мае в камышах отец встретился с невиданным зверем, оставившим руку его навсегда скрюченной. Сын Гостя задушил своими руками желтую собаку, и тогда видевшие зверя и раны отца говорили, что Сын Гостя убил тигра.
С Маи шли по Алдану до впадения его в Лену, по Лене шли вниз до устья, к Быкову мысу, с которого счастливцы могли добираться до Кладбища Мамонтов.
А разве убивший тигра не был счастливцем?
Сын Гостя шел твердыми шагами вперед.
Они останавливались над убитой добычей и стояли до тех пор, пока хватало мяса убитого. В урасе горел очаг, вялилось мясо. Когда мясо кончалось, пили несколько дней горячий чай, лежали молча и с собачьей ласковостью следили глазами за Сыном Гостя. Голод становился нестерпимым. Сын Гостя брал ружье и брата, уходил по следам зверя вперед, выслеживал, караулил и убивал без промаха из кремневого ружья.
Ваненок шел назад к стоянке. Лыжи поднимали вихорьки сухого снега за его спиной. Сын Гостя оставался сторожить убитого. Огромная туша сохатого стыла на снегу. Сын Гостя вырезывал из ляжки жирный кусок и ел.
В урасе с приходом Ваненка поднимался шум и начиналось движение. На нарты укладывали все, что было здесь, и самые стены урасы. Ваненок впрягал оленей, собаки гнали стадо и все вместе — люди, собаки, олени, имущество передвигалось на двадцать, иногда тридцать верст вперед к месту удачной охоты.
На новом месте, возле самой добычи, разгребали снег, ставили шесты, завешивали шкурами, заваливали снегом, вставляли кусок льда, вместо окна, в очаге зажигали огонь, потом ели мясо, пока не съедали все.
Тогда пили чай, несколько дней лежали молча и спали, лениво двигались и ждали покорно, пока Сын Гостя возьмет ружье и Ваненка.
Так Сын Гостя двигался вторую зиму, так шли за ним отец, мать, сестра и брат. Он приносил им пищу, и они звали его господином, не спрашивая, куда он ведет их.
II. ВЕТЕР ПРИБЛИЖАЕТ ВЕСНУ
Ночью Сын Гостя слышал шум и голоса. Он улыбнулся им, как сну, и не открыл глаз.
Ветер вымел очаг дочиста. Вода в чайнике давно уже стала куском льда, когда Сын Гостя проснулся. Он протянул руки над головою и не нашел выхода. Сын Гостя вскочил на колени, ища пролаз.
Он был завязан снаружи. Сын Гостя толкнул отца, ощупал костлявую спину матери, нашел голову Ваненка, но пальцы руки его нигде не чувствовали гладкой кожи сестры. Налившись огненной злобой, он крикнул, вставая в мешке:
— Мая, не ты ли завязала нас тут?
Никто не ответил. Оленья кожа крепка, нож оставался на поясе одежды снаружи. Сын Гостя давил ногами голую грудь отца рвал руками мешок и стонал от бессилия.
— Грызи зубами, — сказал отец, — здесь были томузы. Они украли Маю, как крадут задремавшего оленя голодные волки!
Сын Гостя вложил складку меха в рот и стал грызть. Тугая кожа скрипела под острыми зубами. Уставши он упал на голову стонущей матери и тогда над собою в прогрызенной коже увидел звездочку дневного света.