Срочно, секретно...

Валериан СКВОРЦОВ

ОДИНОКИЙ РУЛЕВОЙ В КРАСНОЙ ЛОДКЕ

Художественно-документальная повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПЕРСИКОВЫЙ ТРАКТ

1

Парило, и к полудню оранжевая дымка застелила горизонт. Легкие дышали морской влагой, голова наливалась свинцом. Не верилось, что еще утром воздух был прозрачным, а зеленоватая даль — промытой крутой злобной волной.

К закату, при полном штиле, Малаккский пролив сделался молочно-серым, неразличимым от неба. В потерявшем измерения пространстве моторный сампан «Морской цыган» без бортовой и килевой качки, с небольшой складкой-буруном у форштевня походил на утюг, ползущий по шелку.

Щуплый рулевой, томясь от духоты, примостился на корточках в проеме поднятой рамы ходовой рубки. Не отрывая от штурвала закинутые за спину руки, матрос изредка клевал носом. Чтобы сбросить дремоту, вскинул голову к топовому огню на мачте с подобранным парусом.

С пластиковых тюков, сваленных между рубкой и дощатой надстройкой, поднялась гибкая фигурка женщины. Мелькнули узкие ладони, ребрами коснувшиеся загривка рулевого. Ежась острыми плечами под растянутой футболкой, он тоненько похохатывал, по-восточному благодаря за участие в нелегкой вахте. Шел «час мыши» — переваливало за полночь. До рассвета же предстояло идти по фарватеру, на котором сверхгигантские танкеры и сухогрузы, случись столкновение, подминают каботажные суденышки так же неощутимо, как мелких ящерок слон.

Подмена рулевому, правда, имелась. Да и сменщик не спал. Мускулистого детину одолевал разговорами хозяин сампана. Замученный бессонницей голый старик, прикрывшись клетчатым шарфом, возлеживал на досках надстройки. Слушая его, матрос извилистым клинком малайского ножа — криса вырезал в каблуке лакированного штиблета тайник.

Хозяин был вьетнамец, подчиненный — малаец, к тому же мусульманин. Прислушиваясь к боли в желудке, толчками подступавшей к горлу, хозяин втолковывал матросу, какой знаменательный день приходил с рассветом.

Наступало 13 февраля 1983 года — начало нового года по лунному календарю, благоприятного для мореходов «года свиньи». Весенний праздник обновления следовало бы, конечно, встречать в кругу семьи. Но у владельца «Морского цыгана» давным-давно никого не осталось, а горшей судьбы на Востоке не знают. Всю семью поглотило море, оно же, как думалось старику, поглощало каждую минуту и его завершающегося существования в этом мире, ничего не давая взамен, кроме тяжких трудов и испытаний. Осторожно трогая бородавку на щеке, он поучал:

— В каждом доме обретается осведомитель нефритового императора — хранитель очага, который в эти минуты возносится на небо для доклада обо всем добром и плохом...

Ощущая, как крепче и острее забирает жалость к себе, хозяин сампана почти уверовал, что повествует о собственной злосчастной судьбе.

— Один благодетель вознаградил бедняка, добросовестно трудившегося у него. Он спрятал слиток золота в рис, заработанный горемыкой. А тот возьми да и продай мешок в расчете купить другое зерно — хоть и грубее, но в большем количестве... Да, судьба не давалась ему. Несчастный, прознав, как сглупил, покончил счеты с жизнью. Сжалившись, небо даровало ему должность соглядатая за земными делами, которого художники изображают почтенным мандарином в дорогих одеждах, окруженным множеством жен и дочерей...

Старик ткнул пальцем в трафаретный рисунок на фарфоровом чайнике, который держал под рукой.

Матрос остерегался выказывать презрение к словам хозяина. Чтобы не затягивать непочтительного молчания, сказал:

— В такие дни много народа ходит на бои боксеров. В Бангкоке в парке Лумпини бьются с раннего утра...

— Ты был боксером?

— Пытался стать. А главнейшее для этого — заполучить учителя. По секрету дали мне адресок на Петбури-роуд. Сделал подношение. Чтобы собрать денег на него, работал в доках год. Но и потом могли в любую минуту указать на дверь. Восемь месяцев тренировался со старшим учеником. Мастер только наблюдал. Приемы, особенно тайные, полагалось улавливать самостоятельно, даже когда начались занятия с хозяином.

Старик со стоном перевалился на бок.

— Это справедливо... Когда боги хотят разорить, — проскрипел он, — они делают человека кичливым... Китайский император Сюань из династии Чжоу прослышал о некоем По Куньи, сила которого считалась непреодолимой. Встретив же По, поразился его хилости. «Что же ты можешь?» — спросил монарх. «Отломить ножку у кузнечика или оторвать крылышко у цикады, не более», — был ответ. «А я, — заявил Сюань, — сдираю кожу у бегущего носорога и удерживаю вожжами девять буйволов». Они сразились... По сказал поверженному Сюаню: «Моим учителем был Су Шаньчи. В битве не находилось ему равных. Однако даже родственники не знали всех его приемов, ибо, храня тайну, он и не прибегал к ним». Боксеру должно страдать, и если он наносит вред, то невзначай. Без этого не научишься хладнокровию. Первый признак стойкости духа — когда вражда не в состоянии толкнуть на крайности. А мы живем в горячем мире, среди жаркого моря...

Молочно-серый бурун клокотал о скулы сампана.

Женщина толкнула под локоть рулевого. Он поднял голову с колен.

— Хозяин! — позвал рулевой. — Погляди прямо по курсу!

Впереди были две парусные джонки. Между ними угадывался скоростной катер. Стальная рама его фальшборта матово высвечивалась, демаскируя мощное судно, притулившееся к допотопным собратьям.

Хозяин «Морского цыгана» сел, упершись руками о доски. Худые ребра обозначались до подмышек. В такт трудному дыханию колыхался в грудной впадине подвешенный на золотой цепочке клык тигра с вырезанным Буддой.

— Малый, самый малый, — скомандовал старик.

Малаец, вдвинув крис в ножны, скользнул с надстройки на палубу. Женщина вернулась на тюки.

— Не вихляйся, держи ровно...

Рулевой уже стоял за штурвалом, вытягивая шею, и — словно удар по лицу: с катера вонзился в сампан луч прожектора. Море сделалось черным. И снова молочно-серым, едва свет вырубили.

Малаец побежал к носовому кранцу из старой покрышки, готовясь принять чалку. Резиновые шлепанцы звонко хлопали задниками по его пяткам. Хозяин «Морского цыгана», переваливаясь, семенил следом. Живот колыхался над клетчатой повязкой. По ритуальным глазам, намалеванным на носовых развалах джонок, он уже определил: встреча удачная — те, кому и следовало, ждали в проливе, не на северном входе, а почти в середине. Значит, команда сампана сэкономила трехдневный ход, и не придется опасаться появления катеров полиции или береговой охраны.

Джонки принадлежали мокенам — морским кочевникам в кристально чистых водах архипелага Маргуи в Андаманском море, переходящем в Малаккский пролив. Усеянные островами просторы служили им так же, как рисовые чеки людям на суше. С той, однако, разницей, что суша тысячи лет резалась на куски и людей приковывали к ним страхом и голодом, море же поделить не удавалось, пищу и одежду оно поставляло всем.

И все-таки нашлась сила, которая теперь делила и море. К старости хозяин «Морского цыгана» увидел, как тоска по богатству и зависть, словно дурные болезни, передаются из земных лачуг на плавучие. Живших с момента рождения до последнего вздоха на джонках мокенов охватило желание иметь в рундуках хотя бы небольшой слиток золота. Болезни, поражавшие глаза, печень и легкие на суше, не держались в морских таборах. Но проказа души разлеталась и в море быстрее эха. Она толкала мокенов к людям, с которыми раньше чурались встречаться. Старик примечал, что мокены, не боявшиеся океана и его беспощадных законов, тоже становились трусами из страха перед житейскими бурями. Страх порождал отношения, не вязавшиеся с братством, ковавшимся в борьбе со стихией. В жажде золота, охватившей морских кочевников, старик улавливал нечто стадное, сродни панике, и пользовался этим.