Силаев нырнул в свою каморку, полностью забыв про разгрузку и службу. Усевшись на кровать, придвинул поближе серую солдатскую тумбочку. Вытащил обычную школьную тетрадь и принялся писать письмо Марине. Он написал все, как есть. Написал о своем отчаянии и раскаянии. Закончив, облегченно вздохнул. С измученной души словно камень упал. Заклеил конверт, написал адрес. Вышел на улицу, решительно направился к штабу, чтоб отдать письмо дежурному. Утром письма забирал почтальон, штамповал и увозил на главпочтамп маленького районного городка.

Марина вернулась к работе в середине марта. Снова вела прием посетителей и участвовала в совещаниях и съездах. Все больше она чувствовала себя лишней среди этих отожравшихся котов, называемых депутатами. Первое же появление на совещании показало ей, как они ее «ждали». Лица откровенно скривились. Кое-кто надеялся, что после инфаркта женщина станет более покладистой, но на первом же совещании их мечты развеялись.

Степанова снова подняла вопрос о запрете ваххабизма и сект на территории России, потребовала устроить проверку всех мусульманских школ. Снова заговорила о живущих в нечеловеческих условиях военных, выведенных из Чечни. Осмелевшие за время ее отсутствия депутаты решительно отклонили все ее требования и снова принялись обсуждать вопрос о налогах.

В тот день на совещании присутствовали представители телевидения и в дальнейшем многие каналы не по одному разу повторяли то, что произошло дальше. Марина решительно поднялась на сцену. Преспокойно отодвинув болтавшего депутата в сторону:

— Подвинься! Все равно воду в ступе толчешь.

Выступавший Алексеев так и застыл с открытым ртом, а она заговорила:

— Я обращаюсь к представителям телевидения и тем, кто меня действительно слышит. Те, кто сейчас сидит в этом зале, имеют уши, но они глухи к тому, что я говорю. Когда опомнимся, поздно будет!

Она обвела презрительным взглядом застывших депутатов:

— Воинствующий ваххабизм расползается по России. Наших детей втягивают во всевозможние секты, где они перестают принадлежать нам. Из них делают послушных роботов, способных подорвать себя или других, выстрелить в человека другой веры. Мать и отец перестают быть для детей авторитетами. Чужие боги и чужие слова становятся их фетишами. Не секрет, что в большинстве мусульманских школ нашим детям преподают учения Аль Маудуди, идеолога ваххабизма. По мнению ваххабитов вооруженная борьба должна вестись против всех, кто препятствует распространению ваххабитского учения и его монопольному господству. Нашим детям по этому учению прививают ненависть и вражду ко всем тем, кого эта дикая религия считает «неверными». Дети, это глина, из которой можно вылепить все, что угодно и если сейчас не поставить на контроль каждую секту, каждую мусульманскую школу, мы можем потерять детей. Потерять будущее страны!

Женщина твердо взглянула в приблизившуюся камеру Стефановича:

— Здесь сидят деятели, которым сам Бог велел заботиться о здоровье россиян, но забота эта идет лишь на словах. На деле сдвигов нет. Здесь редко решаются действительно нужные вопросы, зато чепухи полно. Почти за год моей деятельности я уяснила для себя одну вещь — политики и честность вещи не совместимые. Хочешь быть политиком — становись таким же грязным, как здесь присутствующие. Это внешне они чисты и ухожены, но их души чернее сажи. Я, Марина Степанова, добровольно слагаю с себя обязанности депутата. Я ухожу из этого ржавого застойного болота. Здесь все погрязли в коррупции, взяточничестве, двурушничестве и лжи. Честному человеку здесь делать нечего. Мужики, простите меня! Дальнейшее мое пребывание на посту депутата — это пустая трата времени и денег, которые затрачиваются на меня налогоплательщиками.

Она вытащила из кармана депутатское удостоверение и на глазах миллионов зрителей разорвала его пополам, а затем швырнула обрывки на стол председателя. Спокойно спустилась со сцены и под молчание зала вышла за дверь. Вся страна наблюдала, как милиция стоявшая у стен, отдавала честь уходившей женщине. Ребята вытянулись, держа руки у козырька фуражек.

Марина заехала в контору и забрала немногочисленные вещи. Сняла бумажку со своей фамилией и смяв, бросила ее в урну в углу. Оленин и Швец перенесли компьютер и справочники в машину. Застыли в дверях, глядя на Степанову. Она с горечью поглядела на пустую комнату. Взяла себя в руки и обернулась к молчавшим спецам с улыбкой:

— Чего приуныли? А я вот рада, что завязала. Поехали, отметим…

Игнат Капустин попросил:

— Марина Ивановна, вы меня с собой заберите. Если надо, я переучусь.

Она отказалась:

— Игнат, там где я, тебе лучше не бывать. Ты прекрасно разбираешься в компьютерах, а там, куда я рвану, всем этим не пахнет. Оставайся здесь. Ты еще пригодишься. Следующему армейскому депутату. Дай Бог, чтоб он честным оказался и не пошел на поводу у этой своры.

Секретарь тихо спросил:

— Думаете, будут еще?..

Марина твердо ответила, хлопнув парня по плечу:

— Обязательно! Езжай в управление…

Но отметить не удалось. В подъезде долго разговаривали с растроенным Деминым. Старший лейтенант страшно переживал и даже не скрывал этого. Он довольно неоднозначно выразился по поводу депутатов и искренне гордился реакцией коллег. Спецназовцы за время их беседы перетаскали все вещи в квартиру. Едва вошли внутрь, как приехал генерал. Бредин был взволнован:

— Я даже не знаю, то ли мне радоваться, то ли огорчаться. Ты ушла и снова последнее слово за собой оставила. Но милиция! Милиция!!! Ты видела, они тебе честь отдавали демонстративно! И стояли подняв руки, пока ты не закрыла дверь за собой. Вот уж не ожидал!

Степанова улыбнулась:

— Видела. В последнее время я к ним тоже изменила отношение в лучшую сторону. Среди милиционеров не мало отличных парней… Мы с мужиками отметить мою свободу решили. Не желаете присоединиться?

— Не плохо бы, но лучше вечером. Что делать думаешь?

Степанова пожала плечами. Поглядела на мужиков:

— Евгений Владиславович, как я понимаю, мужиков вы к Андриевичу и Огареву отправите. Тут есть одна загвоздка: Володя Бутримов женился, Леонтий Швец тоже, Игорь Оленин заявление подали. Леону проще всех — у жены квартира имеется. Я прошу вас вот эту четырехкомнатную разменять на две двухкомнатные и Вовке с Игорем отдать. Бутрим сюда перетащил жену, им жизни в деревне свекровка бывшая не даст. А мне квартира ни к чему. Жить в Москве я не собираюсь. Вернусь к себе и снова лесником стану. Отец место лесника для меня эти годы держал. Сам работал. Помогите мужикам…

Бутримов и Оленин опомнились:

— Ты чего, Марин? Мы и в общежитии устроимся, со временем купим. Ты же эту площадь продать можешь. Хорошие деньги получишь…

Она легонько хлопнула обоих ладонями по губам:

— Дурни! Вы меня собой прикрывали, жизнями рисковали, так неужели я не имею права хоть чуть-чуть отблагодарить вас? Я мебель вам продам, чтоб мне на первое время хватило и достаточно. Поможете, Евгений Владиславович? А то я в этом вопросе ноль без палочки.

Генерал понял, что уговаривать бесполезно и кивнул. Она спросила:

— У меня до окончания контракта еще полтора года. Разрешите дослужить у полковника Огарева под Полтавским? Все знакомые, все родные…

Бредин вздохнул:

— Стоит ли, Марин? Ты после инфаркта. Достаточно пройти медкомиссию и уволишься вчистую через пару недель.

Она возмутилась:

— Снова по докторам ходить?! Вы что, решили меня в гроб загнать? Да я едва белый халат вижу, как у меня нервный тик начинается! Лучше в палатку посреди поля и подальше от докторов. Дайте мне на недельку домой съездить и отправляйте! Леона, Вовку и Игоря здесь оставляйте, у них до окончания контракта чуть осталось, всего по паре недель. Нечего им туда-сюда ездить. Клим, Рахмон и Юрий пусть решают сами.

Мухаметшин и Скопин кивнули:

— Мы уволиться решили. Навоевались. Хватит до конца жизни.