КРАСОТА, КОТОРУЮ МЫ ВЫБИРАЕМ

Эта книжка о контактах человека с эстетическим началом окружающей его действительности. О том, как человек выбирает себе красоту. О его способности к такому выбору, О том, как эту способность нажить, усовершенствовать. При этом речь не о человеке вообще, а о наших соотечественниках различных возрастов, общественных групп и образовательных цензов. О людях, занятых великим созидательным делом — строящих новое общество. Разумеется, это не академическое исследование — скорее, попытка автора в свободной форме сообщить итоги некоторых наблюдений.

Итак, о выборе. Об отборе эстетических впечатлений. В конечном счете — о культивировании своей личности, о самосовершенствовании.

Почему это важно? Не потому, что теперь два выходных дня и надо организовывать отдых. Вопрос куда серьезнее.

Речь о цельности человеческой личности, о ее гармоничном росте в эпоху научно-технической революции и быстро накапливаемых материальных возможностей социалистического государства. В условиях всепроникающих средств массовых коммуникаций, высокоразвитой промышленности, научной организации труда, то есть во времена общественного производства, требующего человека целиком, но освобождающего от изнурительного мышечного труда, дающего обширное время досуга.

Вопрос о воспитании социально активного человека сегодня у нас и серьезен и актуален. В значительной степени он упирается в проблему осознания каждым необходимости интенсивной духовной жизни и приобщения себя к истинным культурным ценностям. В уже цитированной статье в «Правде» говорилось: «На современном этапе особую важность приобретает проблема развития субъективного стремления личности полнее использовать эти возможности, повышать свой интеллектуальный потенциал».

Субъективное стремление! Этот словно-бы таинственный нравственный толчок, как бы внезапный импульс, озарение, вдруг посещающее нашу душу. А на самом деле осознанная необходимость. И тогда мы еще на какую-то долю больше становимся хозяевами себя, своей судьбы, мира.

Какова же тут роль искусства? И зачем все это?

В сентябре 71-го года в передовой статье «Искусство и труд» «Правда» писала: «Деловитость — прекрасная черта. Но кто сказал, что она должна идти рука об руку с сухостью, бедностью души? Человек, который равнодушно смотрит на шедевр художника, не замечает театральных афиш; выключает радио при слове симфония, сам сознательно обедняет себя, превращает в узкого профессионала-делягу. И это не может не сказаться на его работе, потому что, чем бы человек ни занимался — конструирует ли он машины или вытачивает детали для них, постигает тайны природы или взращивает злаки, — труд его требует не только упорства и профессиональных знаний, но и свежести восприятия, творческого воображения».

Свежесть восприятия жизни и творческое воображение — это нужно каждому! Нужно обществу!

Эта книжка — попытка рассказать, как в общении с красотой начинается эта человеческая свежесть восприятия…

ЛЮДИ НА ВЫСТАВКЕ

В начале две истории. Первая похожа на расследование, вторая — наброски о чувствах, переполнявших собеседника. Как поймет читатель, герои выбраны не случайно, они — как бы два полюса. Один напоминает жизнь, другой — человек зрелый на пятом десятке, интеллигент в высшем значении этого слова.

Обычно, когда мы размышляем о взаимоотношениях человека с искусством, мы склонны выделить какую-либо часть последнего. В одном случае это будет живопись, в другом — музыка, в третьем — балет или еще что-нибудь… Наша цель посмотреть на человека не только в то время, когда он общается с искусством, но еще и выяснить, как реагирует он на зримый и слышимый мир, понять, как и насколько воспринимает его как мир красоты. Такое восприятие дано человеку от рождения и, очевидно, чем больше человек осознает эту свою родовую особенность, тем больше он человек. Но как он осознает это в потоке своей повседневности?

Прежде чем говорить о законах того или иного искусства и для того, чтобы говорить о них, необходимо понять индивидуальную настроенность человека на цвет и звук, на мелодию и форму. Прежде чем изучить сольную партию флейты в симфонии Моцарта, надо обратить внимание, как слушает человек посвист птицы; раньше, чем заняться лирикой Тютчева, хорошо узнать, любит ли человек народные поговорки, а до попытки понять, в чем прелесть штриха Пикассо, очень важно узнать, любит ли человек детские рисунки.

Все взаимосвязано в эстетическом самосознании!

Посмотреть на человека не как на какой-то объект «эстетического воспитания», а просто застать его в потоке жизни — смысл этих историй. Ведь, так или иначе, в наш быт входит эстетическое, должно входить — люди не рождаются глухими к красоте мира, хотя глухие к ней и встречаются. Одним словом, эти очерки преследуют ту же цель, что кардиограмма у медиков. Прослушать сердце, получить его «кривую», не нарушая естественных условий его бытия. Пусть это будет кардиограмма эстетической восприимчивости.

На художественных выставках можно заметить людей, которые не только смотрят картины, но и читают записи в книгах отзывов. Есть посетители — они когда-то казались мне странными, — которые сразу усаживаются за эти книги, даже ждут очереди, если книга занята. Маленький круглый столик обрастает людьми. Заглядывают друг другу через плечо, одобрительно кивают, усмехаются вроде бы про себя. Им неудобно, они чуть смущаются — на выставке полагается быть возле картин… И даже когда человек решился сделать запись, он не может отделаться от чувства неловкости. Все смотрят. По крайней мере, ему так кажется, что все на него смотрят. Но не писать нельзя. Так же, как нельзя не читать! Что бы ни говорил человек, что вот, мол, ему эта картина нравится, а там думайте как хотите, в душе каждый испытывает потребность в единомышленниках. Потому что нет более тоскливой позиции для человека, чем позиция одиночества, пусть даже не простого, а гордого. «…При всяком живом восприятия искусства человеку всегда хочется, чтобы другие, и как можно больше людей, испытывали бы то же чувство, и неприятно, мучительно даже, если он видит, что другие люди не чувствуют того, что и он», — заметил Лев Толстой.

На одной из больших выставок я протиснулся к книге. Я делал это и раньше из тех же самых человеческих побуждений, о которых уже сказал. Но в этот раз, читая отзывы и разбирая трудные почерки, я был вдруг остановлен одной мыслью. Народу в этот день на выставке было немного. Толпа вокруг столика рассеялась, и я остался один. Строчки синих чернил (это писали авторучкой), строчки черных (это писали обычным пером, макая его в стоящую на столике чернильницу) и, наконец, строчки, написанные карандашом, бежали на больших белых листах. Строчки были ровные, рваные, зигзагообразные. Почерки солидные, детские, быстрые, лихорадочные, каллиграфические и такие, что трудно разобрать. И записи были спокойные и нервные, обстоятельно излагавшие впечатления об увиденном, задиристые, лезшие в драку с соседями по листу или в завале уличавшие кого-то неназванного, но, очевидно, здорово досадившего их автору. Были записи, похожие на статьи, они разъясняли, достоинства того или иного художника. Были записи грубые, говорившие об отсутствии достоинства у писавших.

Я все читал и читал книгу, и мне стало казаться, что я слышу голоса спорящих, вижу их лица. Я думал о людях, сделавших записи, о том, как складываются их отношения, с искусством. И не только с живописью, которая заполняла гигантское здание, но и с театром, кинематографом… Как было бы интересно найти кого-нибудь из них и порасспросить, почему он думает так, а не иначе. Конечно, иных и найти невозможно — их подписи неразборчивы. Правда, я заметил, что неразборчивы подписи, как правило, под грубыми словами, обращенными в адрес художников или устроителей выставки. Значит, думал я, их авторы стыдятся своей грубости, а может быть, просто боятся противопоставить свое мнение общепринятому. А все-таки хорошо было бы разыскать и таких.