ВИКТОР МИРОГЛОВ

СКАЗ О СЕРЕБРЯНОЙ ГОРЕ

Приключенческая

повесть

ОТ АВТОРА

О таинственной «серебряной» горе на Чукотке известно более трехсот лет. И все эти годы группами и в одиночку люди искали Пилахуэрти Нейку— «нетающую мягкую гору», но чукотское серебро оставалось недоступным.

Эти неудачи породили разные толки. Одни помещали эту гору в район Золотого хребта на восточном побережье полуострова, другие— в омолонскую тайгу, ближе к устью реки Колымы. А иные, отчаявшиеся, утверждали, что находится Она вовсе не на Чукотке,а в Якутии,на Индигирке, и ссылались при этом на то, что там найдено серебро.Достоверные сведения, добытые русскими землепроходцами три столетия назад,обросли вымыслами,предположениями и слухами, превратились в легенду.

Кое-где упоминается о том, что загадочная гора находится на речке Поповде, названной так в честь казачьего сотника Попова.Лицо это реальное. Он побывал на Чукотке в годы продвижения русских землепроходцев вслед за М. Стадухиным, С Дежневым, С. Моторой на восток, за реку Колыму.

В одном из чукотских вариантов легенды о «загадочно нетающей мягкой горе» она, как и речка, на которой находится, называется Поповдой.Якобы сотнику Попову удалось ее отыскать, но в Нижнеколымский острог он не вернулся.

До сих пор вопрос о существовании крупного месторождения серебра на Чукотском полуострове вызывает горячие споры среди людей самых разных профессий.

Возможно, более тщательное изучение документов по истории географических открытий на Чукотке — а изучены они еще недостаточно полно— позволит получить точные сведения о горе Пилахуэрти Нейка.

Вчас, когда на черном тундровом озере трижды прокричала чернозобая гагара и с Пресного моря¹ пришел туман,шаман Рырка с родниками ударил по казачьему лагерю. Тридцать тугих луков из лиственничной крени пустили на волю стрелы с костяными жалами из моржового зуба.Без крика пал на мохнатую кочку караульный с шаманьей стрелой в затылке.И, угадав в этом добрый знак духов, и оставив страх на том месте, где прятались, бросились шаманьи люди на полотняный шатер, потрясая короткими копьями.

[¹Пресное море— Восточно-Сибирское море (здесь и далее примечания автора.)]

Но обманули прошлой ночью Рырку духи,не сказали про то,что не посмотрит на этот раз ему в лицо удача. Шаман хитер, а духи неверны и коварны. Нашли они в тундре нового хозяина, а старого решили сгубить, боясь его гнева и мести.

И снова прокричала на озере гагара. По ее зову белый туман прижался к земле и теплый дождь, мелкий, как истертый пургой снег, посыпался на тундру.

Ухнуло в белом разливе, словно Злой Дух Мороза расколол синюю наледь на великой реке Колыме, и два шаманьих прислужника покатились по земле.

— Коккой!² Назад, назад!— закричал Тыко, шаманий сын.— Огнивные таньги³ сговорились с духами.

[²Коккой (чук.)— восклицание удивления, страха.]

[³Огнивные таньги— так на Чукотке называли пришлых людей.]

Страх обуял нападающих,и они повернули спины к шатру и побежали по тундре, сами не зная куда. Злые духи, затаившиеся до поры в каждой кочке и в каждом камне, смеялись над ними: отбирали копья, луки, хватали за ноги, толкали в спину, валили на землю.

Вмиг стало тихо и пусто окрест.Первым выскочил из шатра Федор Попов — атаман,за ним казаки. Пищаль дымилась в его руках, борода бурьяном разлохматилась.Ватажники обступили атамана, выставив во все стороны копья на длинных ратовищах. «Каменные мужики»— ламуты — позади стали. Глаза тревожно бегают, ноздри раздуваются.

Старший из них,Аун,травку блеклую ногами потоптав, крикнул что-то, в туман бросился. Казаки за ним, туда, где стойбище Рырки пряталось.

Раздвинулся туман, словно полынья на Пресном море. Кричали бабы шаманьего рода, бестолково бегая меж яранг, тащили в мешках из оленьих шкур детей, утварь.

Оглядывался по сторонам Попов, искал глазами шамана, но в стойбище были только бабы. Нападавшие же пропали в тундре. Он перевел дух.

Казаки да ламуты звали разбегавшихся баб, останавливали, совестили их.

— Погодь, казаки! Остановись!— закричал зычно Федор. Его услышали,стали сббираться в кучу.

— Казаки, Рырку призвать надо!

—Где его в этой распроклятой тундре сыщешь?— угрюмо отозвался Шолох.— Во-о-он она какая…— Он тоскливо оглянулся окрест.Всем видно стало:боится старый тундры.

Туман ушел в ту сторону, куда осенью гуси-лебеди улетают. Низкий уступ открылся— берег Пресного моря.Ветер приносил оттуда запах тающего льда. Тихо в тундре, светло. Вещие птицы гагары спят на черной воде. За полночь ушло время, скоро солнцу всходить.

— К оленям иди,—заглядывая в глаза атаману,сказал Аун.—Шаман сам вернется.

— Добро,- решил Попов.

Очень нужен был ему Рырка.Боялся Федор, что ударится тот в бега.

Четверо казаков, вместе с атаманом да пятеро ламутов— всего-то людишек служилых. Как ни хоронились,опасаясь коварства шамана,как ни старались дойти —тундра многих сгубила.

Горько было Попову. Закручинился атаман, да виду не подал. Решил: каждому своя доля на роду написана. Вздохнул, сокрушенно покачал головой и тихим голосом сказал:

— Помянем товарыщев.

Стойбище не дышало. Бабы шаманьи в яранги забились, и все стихло.

Пошли ватажники на сухой холм, что близ самого моря. Ножами да обломками оленьих рогов выскребли широкую яму до самого вечного льда.

Солнышко вышло из-за тундры. Ни зари алой, ни облаков, небо даже цвета не изменило— чужое холодное солнце, чужая земля.

Почудилось государеву человеку Федору Попову,что и на Руси-то он никогда не жил,и росы зоревой,утренней не видел. Приснилась просто она ему, а когда — забыл. Сроду лежала вокруг полуношная земля, да тундра мокрая, да лед, да студеные ветры выли…

Прикрыл Попов глаза.Уложат сейчас мертвых товарыщев в стылую землю, укроют шкурьем,засыплют,и будет выситься над ними крест из белых плавниковых лесин, пока не изгрызет его гнилью сырой и едкий туман с Пресного моря. И слезу по ним никто не уронит, потому как близкие души на Руси, далеко. Женки, что в Нижнеколымском острожке остались, не закричат. Тугие они на слезу, каменные.

Первым,по обычаю русскому, бросил атаман в яму горсть земли и стоял, хмуря черные брови, глядел, как, молча, пряча глаза друг от друга, сыплют землю остальные, как крест сколачивают деревянными клиньями. Знал, о чем думают ватажники,потому как дума у них у всех одна: зароют вот так однажды каждого. Ведь грех на любом из них есть,а идти надобно. На Москве прозвище им — «воровские людишки», и дыба им есть в тайном приказе,ежели грех не изымут. Колымская же землица всех принимает, и в острожке перед воеводой не по каждому случаю приходится шапку ломать.

Поглядел атаман на могильный холм миг-другой и пошел к берегу. Ему все нипочем.Он— государев человек,царевы дела справляет.Важные дела.Главнее, чем прииск новой землицы да сбор ясашный.

Ватажники все так же молча за Федором потянулись. Да и о чем говорить? С той поры, как лебеди на Стадухинскую протоку с теплых мест вернулись, вместе они по тундре мыкаются. Оттого слова истерлись, ровно пятаки. Одно ведают: быть здесь надо скопом,тогда живы останутся. Разойтись никак нельзя: по одному пропадешь, и песцы кости белые растащат по буграм.

У шатра из мелкого плавника костер набросали.Стали уху варить на гнилой туйдровой воде из тупорылых чиров, пойманных в ближнем озере.

Умостился на бревне атаман,в огонь смотрит. Тревожно ему, что кручину углядел у ватажников. Ну, как решат повернуть вспять? Загибнет тогда дело. Кликнул негромко:

— Дедко.

Шолох покряхтывая присел рядом.

— Звал, атаман?

Федор не вдруг ответил, будто в огненных языках костра неведомое другим усмотрел.