Но когда от тебя очень уж многого ждут — тут и разочаровать в себе недолго, если по-настоящему еще не готов. Поэтому я и был особенно внимательным зрителем, не спешил никого осуждать, хотя, повторяю, что большого восторга тогдашний футбол во мне не вызывал.

Я, признаюсь, ожидал большего.

Про успехи своего клуба «Торпедо» в начале шестидесятых годов я был достаточно наслышан. И довольно отчетливо представлял себе рост молодых наших игроков, которых помнил талантливыми дублерами.

Маношин, Гусаров, Денисов, Воронин уже в пятьдесят восьмом году многое обещали — и я не удивился нисколько, что уже через сезон они проявили себя в лучшем виде.

Сейчас, как мне кажется, игроки основного состава видят своих дублеров главным образом, когда команда на выезде. А вот во времена, когда я начинал в большом футболе, двусторонняя игра основного и дублирующего составов почти всегда была боем.

Но один из бывших дублеров при новой встрече в шестьдесят третьем году меня все-таки удивил.

Валерий Воронин и прежде казался мне очень способным парнем и нравился мне больше, чем Маношин, которого все тогда хвалили за технику, видели в нем прямо-таки гения «квадрата». Талант Воронина, однако, не так уж бросался в глаза, как, скажем, одаренность Денисова, игрока действительно больших возможностей.

Но выдающимся игроком, так много решавшим в действиях «Торпедо» шестидесятых годов, стал именно Воронин.

Успехи Воронина сами за себя говорят — и зачем мне вроде бы агитировать за Валерия? Но я хотел сказать, что отношение Воронина к футболу — пример для всех, кто намерен чего-либо серьезного добиться в этой игре. Только так, по-моему, надо подходить к футболу, как он подходил в свои молодые годы.

Мне почему-то представляется, что ощущение настоящей игры, настоящих своих возможностей в ней начиналось у Воронина где-то в кончиках ногтей, а затем охватывало всего его…

Воронин много вращался в артистической среде. И это пошло ему на пользу. Мне кажется: оттого, что подолгу бывал за кулисами, например цирка, и видел, как работают артисты, Валера и усвоил привычку к неустанности труда ради достижения намеченного.

Мне как-то странно, непривычно было видеть со стороны Кузьму — постоянного своего партнера. Очень тонкий игрок, Иванов мог удачно взаимодействовать со всеми, с кем выходил на поле. Но, простите мне подобное пристрастие, напарников, дававших бы ему прибавление в игре, я не заметил…

В шестьдесят четвертом году наши играли гораздо лучше, чем в шестьдесят третьем. Но и в том во многом разочаровавшем меня варианте игры «Торпедо» сохранялся свой стиль. А это, по-моему, самое главное.

Я люблю — и, как мне кажется, всегда играл в него — очень простой футбол. Где все подчинено решению — верному, единственному ходу. Ходу, который и возникает в результате твоей предельной сосредоточенности на игре. Не просто старательности, а сосредоточенности.

Мячи я люблю забивать не в «девятку» со «звоном», а такие, когда вратарь за мячом на коленках ползет, но достать не может. Когда вратарь и дотянулся вроде до мяча на самой линии ворот, а мяч все равно вкатился. Когда форвард даже и не ударил вроде, а толкнул только мяч, а вратарь все равно ничего не смог сделать (вот так швед Хамрин даже Леве Яшину забивал).

Сильный удар эффектен, конечно, но мне дороже голы, родившиеся из неожиданной ситуации, — такие вот голы, по-моему, искусство.

…Не я первый благодарю судьбу за то, что она меня с нашим заводом связала.

Не я первый радуюсь, что здесь не чужой.

Мы, ветераны, уже отыгравшие, отдалившиеся от команды мастеров, разумеется, и ворчим, и ревнуем к тем, кто сегодня играет, на кого направлено главное внимание.

Мы не можем так сразу забыть, как, бывало, с нами все носились…

Правда, довольно скоро начинаешь привыкать к нынешней своей «обыкновенности» и даже ощущаешь известные преимущества своего нового положения В чем-то жизнь становится попроще, поспокойнее. Нет того болезненно ощутимого перепада в отношении к тебе, какой происходит, когда ты у всех на виду и вдруг не оправдал почему-либо надежд, на тебя возложенных.

Когда-то, давным-давно, когда так называемые теперь договорные ничьи еще не вошли в огорчающую всех нас моду, в конце очередного сезона мы играли на выезде с командой, которой очки в тот момент были нужнее, чем нам. И вот один из соперников, пользуясь старым со мной знакомством, сказал внешне полушутливо, но со слабой, как я понимаю, надеждой: «Ты бы, Эдик, заболел бы, захромал, что ли, нам бы сразу и полегче стало играть против вас…» Но я тогда на полном серьезе, в чем-то, пожалуй, и сочувствуя сложному положению выбывавшей из розыгрыша команды, ответил: «Меня же рабочие наши убьют, если узнают, что я не отыграл так, как мог…»

Вот в том, наверное, и большое наше везение, что мы не вообще представляем себе своего болельщика, а знаем его, можно сказать, в лицо, встречаясь с ним на улице, на которой большинство из нас живет, — на Автозаводской. (Сейчас я переехал в другой район, но почти все время, что играл за «Торпедо», на ней прожил.)

Мне кажется, что ко мне на заводе всегда очень хорошо относились — во все мои времена. И сейчас тоже пожаловаться не могу.

И себя и всегда наиболее естественно чувствовал именно в рабочей среде — в ней мне все всегда было привычно.

Я замечал, что футболистов, вообще спортсменов в пору, когда все у них идет особенно хорошо, тянет «вращаться» в кругу людей известных, чем-то примечательных. Ничего плохого в этом не вижу, если людям спорта интересен такой круг.

Но меня как-то никогда «на люди» не тянуло — хватало вполне того общения, что возникало само собой Человек я откровенный, нехитрый и никогда не старался скрыть, какой я есть на самом деле. Но это мне так представляется. Возможно, кому-нибудь и по-другому кажется.

Меня, например, никогда не тянуло в артистическую компанию. Артистов я уважаю. Но мало верю, что в жизни они могут оставаться такими же, какими видел я их в кино.

Фильмы я люблю про войну, люблю смотреть, как наши побеждают.

Допускаю, что на кино у меня слишком наивный взгляд, но в сорок пятом году, когда начинал я смотреть кинокартины, ничего другое, кроме кино, мне было недоступно. Ну, мог и разве тогда попасть в Большой театр?

Потом выбор зрелищ стал шире, но времени уже футбол не оставлял — летом играли, зимой травмы залечивали…

Ходил, конечно, в театр — вспомнилось сейчас почему-то, как ходили мы с Кузьмой в оперетту на «Поцелуй Чаниты».

Но кино оставалось привычнее, ближе. Мы же и на даче нашей торпедовской в Мячкове регулярно смотрели картины.

Сейчас по телевизору часто смотрю спектакли. Есть, с моей точки зрения, очень хорошие постановки, но как почувствую, что игра артистов неестественная, сразу бросаю смотреть, и вообще ухожу из комнаты, где телевизор.

Я знаком с артистами. С Анатолием Папановым, с Земляникиным — он, кстати, наш, с Автозаводской. Знаю, какие они настоящие болельщики футбола.

А конферансье Евгений Кравинский меня своим отношением к футболу прямо трогает, как и фотокорреспондент Валентин Рихтер, страстный поклонник «Торпедо». Иногда он звонит мне или заходит в гости и так из-за наших спортивных дел горячо переживает, что даже неудобно становится, что сам ко всему этому как-то поспокойнее теперь относишься.

Есть, однако, среди интересующихся футболом, претендующих на близость к футболистам и очень злые люди. На нашей же Автозаводской немало я таких людей видел. Вроде они рядом, все знают и во все вникают, а оборачивается их видимая близость к нам слухами, сплетнями…

Контакт со своим болельщиком, пока выступаешь, — проблема, если вдуматься.

В молодости, бывало, рука устает автографы давать, а самих болельщиков как и не видишь, не успеваешь вглядеться в лица, вслушаться в то, что тебе со всех сторон говорят. Всегда ведь спешишь, всегда тебя торопят — и себе почти не принадлежишь…

Да, реакция зрителей на трибунах, конечно, играет роль, они создают эффект своего или чужого поля и прочее, но спросите любого настоящего игрока — и он вам скажет, что через пять минут после начала игры сосредоточиваешься на игре целиком, выключаешься из всего, что прямого отношения к игре не имеет.