Сдав ротному шанцевый инструмент, Мэк и Хатан вытерли вспотевшие лица грязными рукавами да отправились отдыхать в траншею. Над головами гулял холодный ветер, доносящий постепенно утихающий гул удаляющихся инженерных машин. Рядом, положив лучемет на колени, на корточки опустился легионер по фамилии Семенов. Хатан достал из вещмешка флягу, открутил крышечку, сделал большой глоток. Протянул ее Мэку. Тот понюхал ее содержимое и поморщился, хотя запах показался приятным.

– Я уже не спрашиваю, где ты это достал, – сказал он, сделав глоток и передав Семенову.

– Неплохое винцо. Крепленное, – оценил лучеметчик.

Хатан улыбнулся, словно эти слова предназначались ему.

– Выменял у одного нишита. Им винище регулярно выдают.

Фляга пошла по новому кругу.

Вино немного убавило рези в пустых желудках, ощущение голода хоть и притупилось, но все же оставалось весьма болезненным. Мэк терпел неприятный подсос в животе и колики в солнечном сплетении. Остальные чувствовали себя далеко не лучше.

– Жрать охота, – Хатан постучал по протестующему животу, – интенданты, мать их! Тут не знаешь, в какую минуту за тобой старуха придет, так хотя бы хоть кормежку давали вовремя.

– И съедобную желательно, – поддержал Мэк. – А то с нами будет то же, что с четвертым батальоном. Там ребята от вареных овощей наполовину с пресной водой сутки напролет из сортиров не вылазят.

– Угу, – Семенов сделал новый глоток, – я спрашивал про обед у ротного. Он и сам бесится, шипит как демон. При мне связался с интендантами, распек их так, мать их, промать, что кажется от такого концентрата ненависти тут же замертво упадешь. А те – нет! Бодро так отвечают, мол, мы на мины напоролись, мол к вечеру будем.

– К вечеру? – злобно спросил Мэк. – Тут к вечеру может быть и кормить-то некого будет.

Вино допили молча. Каждый думал о своем. Мэк заметил, что Хатан закрыл глаза и сделался мрачнее тучи. Его и без того оплывшее и пожелтевшее от постоянного недоедания и напряжения лицо налилось теперь болезненной желчью, темные круги под глазами проступили настолько, что казалось, глаза ввалились внутрь. И все это за каких-то несколько минут. Пару дней назад во время штурма одной из деревень, которую повстанцы превратили в опорный пункт обороны, он получил серьезную травму. Тяжелое бревно перекрытия подожженного дома обрушилось ему на голову и, если бы не защитный шлем, лежать бы ему в земле Ирбидоры. В госпиталь Хатана не отправили, переживать последствия сотрясения мозга он должен был в своем подразделении. Армейский медик посчитал, что если он оклемался и может ходить, значит, ничего серьезного не произошло. Теперь Хатана периодически донимали дикие мигрени и головокружения.

– Снова голова? – посочувствовал Мэк, – у меня еще осталась одна доза эстоцина.

Хатан протер глаза и начал мять виски.

– Этот гребаный котелок почти всегда болит.

Он взял протянутую другом самовводящуюся ампулу с двумя миллилитрами и ввел под кожу.

Семенов порылся в нагрудных карманах и вытащил еще две ампулы.

– Держи, – предложил он, – две дозы эстоцина и одна морфина.

– Морфин?

– Я давно его храню. Еще когда в другом полку был, попал в команду, которую выделили отыскать санитарный гравитолет. Отыскали. Его ирианцы сбили, ну а мы после захоронения прихватили, кто что мог. Это я держал для себя на черный день, мало ли, что со мной может случиться. Но, видать, тебе нужнее.

Хатан кивнул в знак благодарности и тупо уставился перед собой.

– Скоро полегчает, – попытался успокоить Мэк.

Но Хатан резко мотнул головой, от чего тут же скривился, и ответил:

– Полегчает здесь, – он ткнул пальцем в лоб, – но не в душе. Мы все тут погибнем.

– Война скоро закончится, – сказал Семенов.

– Война может и закончится, – Хатан сделал глоток, но фляга оказалась пуста. – Черт!… Но горечь, горечь останется. Она останется внутри… Это капец… Я не знаю, за что я воюю. Хотя, конечно, знаю – за свою свободу… Я уже давно не ощущаю своей правоты.

– Я чувствую то же самое, Хатан, – произнес Мэк. – Мы воюем за свободу… Но понимаем, что цена нашей свободы – свобода ирианцев… и бессмысленная… да, наверное, бессмысленная смерть наших товарищей. И я не уверен, стоит ли все это такой цены… Знаешь, иногда я смотрю на вот эти мои руки… И самое противное, мы воюем не на той стороне.

– Я убиваю ирианцев за то, что они стреляют в меня, – Хатан снова начал массировать виски. – Но, клянусь, они мне нравятся. С превеликим удовлетворением я бы убивал бээнцев. Если бы я только мог… если бы…

– И у меня те же мысли и чувства, – в голосе Семенова прозвучала невыносимая тоска. – Да, наверное, у большинства легионеров те же настроения. Я чувствую себя последним скотом… Но иначе нельзя. Я должен вернуться домой – к жене, к дочерям.

Он достал маленькую стереокарточку, потрепанную, но бережно хранимую, с изображением семьи.

– Можно? – спросил Хатан.

Семенов передал свое бесценное сокровище ему в руки, а Мэк присел рядом с другом, чтобы посмотреть. На стереокарточке была изображена русоволосая женщина в окружении трех девочек школьного возраста. Все они счастливо улыбались.

– Знаешь, я тебе завидую, – сказал Хатан, ощутив в душе щемящую безысходность. Он передал стерео обратно. – Тебе хоть есть куда возвращаться. У тебя есть цель… и есть те, кто тебя любят, кому ты нужен… У меня же нет никого.

– А откуда ты? – спросил Мэк.

– Я-то? – Семенов подкрутил пальцами роскошные усы. – Из Шерола. Слыхали? Опетский сектор.

– Да ну? – Мэк сильно удивился. Переглянувшись с Хатаном, он подметил ту же реакцию. – Я думал, в опетском секторе нет миров смерти.

– Гм… Конечно их там нет. Были когда-то, но теперь там работают вольнонаемные и зашибают неплохие деньжата. Странно даже, что вы такое подумали, – не менее их удивился Семенов.

– Тогда как тебя в черный легион занесло? Не из мира смерти?

– Так же как и вас, как и всех легионеров, – глаза Семенова застыли, он погрузился в тягостные воспоминания. – Я двадцать семь месяцев провел на Лау IV, прежде чем попасть на Уль-Тию… По профессии я инженер. На Шероле работал в крупной кораблестроительной фирме, строил корпуса звездолетов. Наша фирма должна была подписать контракт с одной компанией из Данаи. Меня и нескольких моих коллег командировали на Данаю для ознакомления с агрегатами, партию которых мы хотели закупить. Я рассчитывал всего на несколько дней, а вышло, что мы застряли на две недели. В сравнении с моим миром, Даная оказалась… как бы это поприличней выразить… В общем, Даная – дерьмовая планета. Там все значительно дороже, а заработки данайцев намного ниже, чем у нас в опетском секторе. Это планета контрастов. В глаза просто бросается роскошь нишитских домов и данайцев из правящего слоя… И нищета простых данайцев… Насколько я успел понять, низовых аборигенов давят свои же – данайцы из верхних слоев. У них там что-то вроде религиозно-олигархической системы. Непонятно, почему нишиты не навели порядок… Хотя, как мне объяснили еще перед командировкой, религиозное мракобесие БН все-таки прикрутило… В общем, я на подобное не рассчитывал и, чтобы не остаться без средств, вынужден был поселиться в дешевенькой гостинице на окраине какого-то городка, название которого уже и не помню. Слово 'гостиница' и то, наверное, чересчур для той хибары, где я жил. Не поверите, я даже не смог на Данаю перевести деньги со своего банковского счета… Так вот, однажды местная полиция провела облаву, всех постояльцев согнали в тюремные гравитолеты, потом раскидали по камерам при полицейских участках. Меня несколько раз допрашивали, избивали, называли неизвестные имена. Единственное, что я понял, в той гостинице были арестованы то ли члены какой-то преступной группировки, то ли еще кто-то из тех, кто не в ладах с законом.

– Ты им говорил, кто ты такой? – спросил Мэк.

– Конечно говорил.

– А они что?

– Данайцы не поверили. Сказали, что документы мои поддельные, внешность измененная. А когда я заявил, что они нарушают закон, нарушают мои права, что я в конце концов гражданин… Когда я потребовал защитника, они, скоты такие, просто рассмеялись мне в лицо. И избили, но уже более жестоко. Кто-то из полицейских нагло соврал, что на Данае нет граждан ненишитов.