Всякий раз, как раздавался стук в дверь, хозяйка вздрагивала от страха и каждому, кто приходил, говорила извиняющимся тоном:

— Хозяин еще не вернулся. Какая жалость, что вы опять обеспокоили себя понапрасну!

Незаметно миновала полночь. А едва забрезжил рассвет, у дома купца снова собрались заимодавцы.

— Ну что, вернулся хозяин? — грозно вопрошали они.

В это время откуда-то прибежал приказчик и, едва переводя дух, затараторил:

— Когда мы были уже на подступах к Скэмацу, на хозяина цапали верзилы, человек пять или шесть, и с криком: “Давай деньги, если жизнь дорога!” —потащили его в сосновую рощу. Но я притворился, будто не слышу, и со всех ног помчался сюда.

Хозяйка воскликнула:

— Ты покинул в беде своего господина! Презренный трус! А еще зовешься мужчиной, — и залилась слезами. При виде ее горя заимодавцы поспешили удалиться.

Тем временем совсем рассвело. Как только непрошеные гости разошлись, на лице хозяйки не осталось и следа горя. Приказчик вынул из-за пазухи мешочек с деньгами и сказал:

— В деревне сейчас тоже дела идут туго. Вот кое-как выколотил тридцать пять моммэ серебром да шесть сотен монов медяками.

Да, послужишь в доме, где так лихо умеют обманывать, — и сам плутом станешь!

Хозяин все это время сидел, затаившись в углу кладовки, и в который уж раз перечитывал “Повести о карме”⁵⁷. В одной из них рассказывалось о бедном ронине, который жил на почтовой станции Фува в провинции Мино. Попав перед Новым годом в тяжкое положение, ронин выхватил меч и заколол жену и детей. Дойдя до этого места, самого горестного во всей книге, наш купец опечалился еще больше.

“Когда так бедствуешь, остается лишь умереть”, — сказал он и, проникшись глубоким состраданием к несчастному ронину, тихонько заплакал. И тут вдруг услышал голос жены:

— Сборщики долгов разошлись!

У хозяина отлегло от сердца, и он несмело выглянул из своего укрытия.

— Один этот день стоил мне нескольких лет жизни! — проговорил он и тяжело вздохнул, вспомнив о былом своем благополучии. Затем он отправил приказчика за рисом и дровами, — и это в ту пору, когда в других семьях новогодний пир шел уже полным ходом. В первый день Нового года в доме купца на стол подали самую что ни на есть будничную еду и лишь наутро второго дня наконец-то приготовили дзони⁵⁸ и принесли пожертвования буддам и богам.

— Вот уже лет десять, — оправдывался хозяин, — как у нас в семье Новый год празднуют на второй день. Поднос для священных приношений совсем старенький, но вы уж, пожалуйста, не обессудьте.

Но даже и в этот день на ужин нечего было есть.

Уж на что мудрым был бог счастья, но и он не мог предположить, что купец до такой степени беден. Едва-едва дождался он конца праздников и на четвертый день Нового года выбрался из этого дома и направился прямо в Имамию к Эбису-доно.

— Ох, и не повезло мне на этот раз, — посетовал бог счастья. — Я принял убогий дом за богатый и там встречал Новый год.

Выслушав его печальный рассказ, Эбису молвил:

— Вам, столь мудрому богу, не к лицу попадать впросак. Прежде чем остановить свой выбор на каком-либо доме, к нему надобно хорошенько приглядеться. В доме, где двери к празднику не вымыты, где хозяйка заискивает перед прислугой и где края циновок вытерлись от времени, не приходится рассчитывать на хороший прием. Велик город Сакаи, а таких бедных домов там отыщется всего четыре, ну, от силы — пять. Вам и в самом деле не повезло, коли вы угодили в один из них! А вот обо мне славно позаботились купцы из разных провинций, взгляните, сколько бочонков сакэ и окуней в связках натащили! Подкрепитесь как следует, а потом уж возвращайтесь в землю Идзумо.

С этими словами Эбису принялся потчевать своего незадачливого собрата, а потом оставил его у себя ненадолго погостить.

Обо всем этом стало известно от одного человека: рано утром в десятый день первой луны он явился на поклон к Эбису-доно и невольно подслушал разговор, который боги вели во внутреннем святилище храма.

Выходит, даже боги делятся на бедных и богатых, о людях же и говорить нечего. А поскольку мы живем в суетном мире, где все переменчиво, нам надлежит без устали заботиться о процветании унаследованного от предков дела и трудиться не покладая рук, дабы богу счастья, который навещает нас всего раз в году, не пришлось испытать в нашем доме ни малейшего неудобства!

ВЕЧЕРНИЕ ТОРГИ НАКАНУНЕ НОВОГО ГОДА

Из года в год люди жалуются, — дескать, торговля идет вяло и жить на свете становится все труднее. Между тем случись какому-нибудь торговцу снизить цену товара с десяти моммэ до девяти моммэ и восьми бу, как в мгновение ока набежит толпа покупателей, и в итоге товара разойдется на тысячу каммэ. Или же, скажем, приди кому-нибудь в голову выложить за какую-нибудь вещь вместо девяти моммэ и восьми бу целых десять моммэ, как тотчас же на прилавках появится на две тысячи каммэ такого товара. Торговцы в больших городах и впрямь ведут дело на широкую ногу. Ведь без смекалки с толком не купишь, с выгодой не продашь.

Кто говорит, будто деньги на свете перевелись, тот не видал, как живут богачи. Если и есть в этом мире что-либо в избытке, так это деньги. Поглядите, как разбогатели люди у нас в стране за последние тридцать лет. Дома, в старину крытые соломой, нынче имеют деревянный навес. Некогда поэт воспевал лунное сияние, струящееся сквозь ветхую кровлю хижины у заставы Фува, нынче же там сплошь и рядом стоят усадьбы, крытые черепицею да еще с белеными стенами. Внутри в них устроена кладовая, а в саду выстроен амбар. Фусума⁵⁹ в гостиной покрыты не золотой и не серебряной фольгою, как прежде, — ибо такой блеск не во вкусе нашего века, — а тонким слоем золотой и серебряной краски, по которой нанесен рисунок тушью. Ну чем, спрашивается, не столица?

В одной старинной книге говорится, будто женщины с побережья Нада, те, что выпаривают соль, прежде не носили в волосах даже простых самшитовых гребней. Нынче же эти жительницы взморья весьма пекутся о своей наружности. Они знают, что узор из сосновых веток по подолу уже устарел и что новинкой считается узор в виде разбросанных по фону бамбуковых листьев, да еще нарисованных в верхней части кимоно, у самого плеча, иероглифов “солнце на закате”. Пока жительницы предместий Киото и Осаки донашивают кимоно с мелким узором из листьев папоротника и павлонии, в деревнях женщины щеголяют в нарядах, раскрашенных по последней столичной моде. Теперь уже кимоно, украшенные знаками слова “кукушка” на плече, или же платья с рисунком из пурпурных листьев и виноградных лоз по клетчатому фону кажутся устаревшими и нелепыми, но как они пленяли глаз в те времена, когда еще только входили в моду! Где бы человек ни жил, если у него есть деньги, он может позволить себе любое сумасбродство.

Бедность же везде безотрадна, особенно в праздники. Как ни вертись, трудно справить Новый год по всем правилам, если за душой нет ни одного медяка. Оно и правда: коли полка пуста, сколько ни шарь, ничего не отыщешь. Поэтому всякому человеку в течение всего года следует в чем-либо себя ограничивать. Если в день экономить на табаке хотя бы по одному медяку, за год, глядишь, наберется триста шестьдесят медяков, а за десять лет — целых три каммэ шестьсот монов. Еще можно экономить на чае, дровах, мисо, соли — и тогда последний бедняк скопит за год самое малое тридцать шесть моммэ, а за десять лет — триста шестьдесят моммэ. Ну а за три десятка лет, считая, конечно, и проценты, он сколотит целое состояние в восемь каммэ серебром, не меньше. Отсюда вывод: хозяйство следует вести с умом и экономить на всем, на каждой мелочи. А главное — не пить; недаром с давних пор говорят, что от каждой чарки выпитого сакэ расцветает бедность.

Рассказывают, как один кузнец-бедолага сорок пять лет кряду по три раза на день бегал в винную лавку с бутылочкой, в каких обыкновенно подносят священное вино богу Инари, покровителю кузнецов, и брал себе сакэ на восемь медяков. Если за день этот человек выпивал две с половиной мерки, на двадцать четыре медяка, то за сорок пять лет он влил в себя не одну сотню бочек сакэ, в общем пропил целое состояние — четыре каммэ восемьсот шестьдесят моммэ серебром. Бывало, соседи примутся над ним трунить: кто, дескать, пьет, тот в нищете живет, — а он им отвечает как по писаному: “Из тех, кто не выпивает, тоже не всяк усадьбу себе наживает!” — и продолжает пить в свое удовольствие.