Евгений Титаренко

По законам войны

У МЕРТВОЙ БУХТЫ

Отец не вернулся.

Четыре раза его «охотник» уходил от причала и скрывался за Каменным мысом, чтобы через двое суток опять войти в бухту, принять горючее, пополнить боезапас. И дважды он возвращался раньше срока. Это случилось, когда «БО-327», или «большой охотник» с бортовым номером триста двадцать седьмым, или просто «Штормовой», под таким именем «охотник» значился в реестрах флота, атаковал в открытом море и уничтожил вражескую подводную лодку. Тогда весь экипаж отца встречали на базе, как именинников.

Впервые «БО» не вернулся, хотя пошли уже четвертые сутки…

До начала войны, то есть вплоть до 22 июня, городок, где жил Тимка, не имел никакого отношения к военно-морскому флоту. В неглубокой Оранжевой бухте теснились у деревянных причалов рыболовные сейнеры, а вдоль берега терлись бортами друг о друга многочисленные шлюпки, баркасы, ялики. В первых числах июля сейнеры уступили место дивизиону торпедных катеров, а у главного причала, близ фарватера, ошвартовались «БО-327» и «ТЩ-18», или минный тральщик «Осмотрительный».

Тимка думал тогда, что ему повезло. Раньше отец «наскакивал домой», как выражалась мама, раз в неделю — две, когда на сутки, когда и всего на ночь, а теперь он, думалось, будет всегда рядом. Потом все оказалось сложнее. Первой, оставив Тимку на попечение своей подруги, тети Розы, ушла из дому хирургом полевого госпиталя мать… А Тимка не согласился жить у тети Розы. Четыре раза он провожал корабль отца в открытое море, на свободный поиск, и четыре раза «охотник» возвращался вовремя.

Теперь пошли уже четвертые сутки. И если днем еще Тимка не отрывал глаз от полосы фарватера близ Каменного мыса, ожидая, что с минуты на минуту появится у входа в бухту знакомый стремительный силуэт, ближе к вечеру надежды его почти рухнули. Но у Тимки не оставалось ничего другого, как ждать: а вдруг «Штормовой» вернется?

Весь день в городке, то у самого берега, то ближе к центру и дальше — к окраинам, рвались снаряды. На случай эвакуации отец велел быть дома или, захватив уже собранный чемодан, бежать к причалу. Наверное, Тимка так бы и сделал, начнись эвакуация раньше, чем прошло двое суток. Теперь он видел, как поднимались на тральщик и на сейнеры женщины, ребятишки, знал, что это и есть эвакуация, но ни домой, ни ближе к причалу не пошел, потому что никто из моряков не мог сказать ему, куда пропал «Штормовой», и он думал: «А вдруг отец вернется?..» Видел, как матросы-катерники подожгли береговые сооружения, отойдя всей «разношерстной» эскадрой на середину бухты, взорвали главный причал, и, ощутив удар воздушной волны в лицо, думал, что не зря остался, что, если городок займут немцы, он любыми средствами предупредит об этом «БО-327», когда тот войдет в бухту… Потом видел, как под охраной торпедных катеров эскадра вышла в открытое море, а на фарватере, близ Каменного мыса, затопили две баржи и бело-голубой пассажирский дебаркадер. Теперь «Штормовой» не мог войти в бухту… И, чувствуя непривычную пустоту в груди, от которой предательски закружилась голова, Тимка вышел из своего укрытия… Это были развалины рыбоконсервного комбината, уничтоженного еще при первой бомбежке, почти месяц назад. Без малого сутки просидел здесь Тимка, вперив глаза в пустынный горизонт за скалистым Каменным мысом.

Он не слышал, когда стихла канонада за городом, — там, где на дальних подступах к Оранжевой бухте вытянулись неровной линией Семеновские холмы.

Тимка долго в одиночестве стоял у развалин бывшего рыбоконсервного комбината, по одну сторону которого лежало море, вдруг ставшее чужим, неприветливым, а по другую дымились пожарища опустевшего, уже незнакомого города… Впрочем, и городом-то его назвали, должно быть, сами жители. Десятка два кирпичных домов располагались в центре и ближе к морю, а у берега и дальше, к Семеновским холмам, теснились вдоль улиц деревянные домики частных владений и склонялись низко над тротуарами ветви по-летнему зеленых садов.

При первых бомбежках пожары вспыхивали то там, то здесь. Теперь городок дымился весь, и заволакивала небо густая, едкая туча.

Тимка знал, что Каменный мыс называется Каменным из-за скалистых уступов на берегу, Семеновские холмы получили свое название в честь кирасиров Семеновского полка, которые в давние-давние времена, как говорят, стояли здесь насмерть то ли против шведов, то ли против поляков. Но Тимка не знал, почему называется Оранжевой то зеленоватая, то серая, в ветреную погоду, бухта, и замер, когда вечернее солнце окунулось в дымовую тучу над городом: бухта вдруг засверкала мертвым оранжевым пламенем, пустынная и холодная.

Ф.Н.КРАВЦОВ

Берег стал неузнаваем. Груды битого кирпича, искореженные остовы понтонов, тлеющие бревна, что недавно еще служили опорами настила, по которому въезжали на причал грузовые трехтонки. Клубки перепутанных проводов, стекло, телефонная трубка с разбитой чашечкой микрофона.

Тимка оглянулся и увидел, как, надсадно проскулив над головой, пролетел в сторону моря и, взметнув огненный столб воды, разорвался посреди бухты случайный снаряд. Оранжевая гладь воды всколыхнулась разноцветными огнями и, плеснув накатной волной в берега, опять улеглась, холодная в своей мрачной яркости.

Тимка перебрался через разрушенную стену бывшего такелажного склада и, машинально отряхнув брюки, вельветовую куртку, зашагал туда, где раньше был центр города. Ни растерянности, ни страха Тимка не испытывал: в трудных обстоятельствах он привык ставить на свое место отца, командира «БО-327», — как поступил бы тот в его положении?.. Отец наверняка не поддался бы панике.

Но тишина в районе Семеновских холмов не предвещала ничего доброго. И что-то сжималось в Тимкиной груди, когда он представлял себе пустые окопы на холмах с брошенным как попало оружием, изуродованных солдат, каких за последнюю неделю много понавезли в госпиталь на Садовую. Госпиталь эвакуировался еще накануне, и тоже морем, потому что сухопутные дороги были отрезаны.

Страха Тимка не испытывал, но, когда исчезли за Каменным мысом торпедные катера и выставился над поверхностью воды пустой короткий флагшток дебаркадера, когда стало ясно, что «БО-327» не войдет в бухту, Тимку охватило одиночество. Он еще не знал, что предпримет, шагая по усыпанной обломками кирпича улице к площади Свердлова, где утром еще возвышался их дом, но три первостепенные задачи он уже поставил перед собой.

Прежде всего ему надо раздобыть какое-то оружие, чтобы не оказаться беззащитным, когда в город войдут ОНИ. Во вторых, необходимо подыскать убежище, где бы можно прятаться от НИХ. И наконец, в-третьих, следовало выяснить, остался ли в городе хоть один знакомый человек…

Люди появлялись на улице только для того, чтобы, перебежав с одного тротуара на другой или из одной подворотни в другую, тут же скрыться. Это были в основном женщины, и никогда прежде не видел их Тимка такими испуганными.

Со стороны холмов лишь время от времени доносились то короткая очередь, то, вразнобой, несколько винтовочных выстрелов, а на улице слышался чей-то сдавленный плач, кто-то встревоженно звал: «Катя!.. Катери-на!..», а из полуподвального окошка у самых ног Тимки, как из-под земли, вырвалось вдруг безнадежное, горестное: «Батюшки!.. Что творит-ся-то, ба-тюш-ки-и!..» — и потом стон, долгий, тоскливый.

Двое пожилых мужчин пронесли на больничных носилках девушку. Глаза ее были закрыты, черные волосы растрепались, а бледное, без кровинки, лицо выглядело неживым. Но какая-то старушка бежала рядом с носилками и уговаривала девушку: «Потерпи, Лидушенька!.. Потерпи, родненькая!..» Тимка посторонился, пропуская их.

Темно-красное солнце коснулось холмистого, в березовых лесах горизонта, и в пропахшем гарью воздухе словно бы сгустилось напряжение.