Венди Дулиган

Арена любви

1

Хорошо бы это повторилось! Не может быть, чтобы испытанное ею накануне потрясение было лишь плодом ее фантазии. И все-таки необычное головокружение, гул в ушах, резь от яркого света в глазах, потрясающую пестроту красок проще простого объяснить слишком легким завтраком и действием антигистаминного препарата, который она принимала, чтобы холодное лето не уложило ее в постель, а вовсе не поразительной энергией, исходившей от небольшого, в позолоченной раме, портрета итальянского аристократа шестнадцатого столетия.

Тридцатитрехлетняя вдова Вера Манчини решила повторить эксперимент и во второй раз пришла в чикагский музей изобразительных искусств. Она сидела на скамейке и не могла отвести взгляд от черных глаз на полотне, напрочь забыв об этюднике, лежавшем у нее на коленях. Это уже переходило границы любопытства и скорее напоминало навязчивую идею.

Портрет ездил по свету со знаменитой международной выставкой искусства эпохи Ренессанса. В первый раз он попался ей на глаза, когда она пришла сюда в поисках новых идей для зимнего показа модной одежды своей фирмы. С тех пор она побывала тут еще три раза и сделала кое-какие дополнительные наброски, по крайней мере именно этим она объяснила свое необычное и не оставшееся незамеченным тяготение к выставке Габриелл Бартон, подруге и партнерше, с которой они вместе (после смерти мужа Веры) открыли салон мод.

Но это была неправда. На самом деле она не могла насмотреться на изображение сорокалетнего на вид мужчины с пристальным взглядом, в черном бархатном камзоле с белыми кружевами вокруг шеи и с парой кожаных перчаток в изящных, но сильных руках. Его имя потерялось в столетиях. На висевшей рядом карточке значилось лишь, что портрет относится примерно к 1520 году и принадлежит кисти малоизвестного художника из Пьемонта. Написан за четыреста сорок лет до ее рождения! А ей казалось, будто она отлично его знает… знает всю свою жизнь, сколько себя помнит.

Естественно, речь идет не об общепринятом представлении о знакомстве, ведь их разделяют века. Единственное, что может хоть как-то их связывать, так это происхождение ее покойного мужа, автогонщика Слая Манчини, семья которого была из тех мест, где писался портрет. Вера усмехнулась, представив, как кому-то рассказывает об этом. По-настоящему Слая звали Сильвестро Пьетро Антонио ди Сфорца Манчини, но к моменту их знакомства он почему-то порвал со своим богатым отцом, занимавшимся производством машин, и Вера ни разу не побывала в его краях, ни разу не взглянула ни на семейные заводы в Турине, ни на семейную виллу в его окрестностях.

К тому же между покойным мужем и заворожившим ее неизвестным аристократом на портрете почти не было сходства. Стройный, светловолосый, веселый Слай ничем не напоминал темноволосого и куда более кряжистого незнакомца, который, судя по выражению лица, знал и приступы отчаяния, и приступы ярости и — она это чувствовала — был способен на сильные чувства.

Однако дело не ограничилось мучительными головокружениями и загадочным ощущением непонятной близости с изображенным мужчиной. Накануне портрет как будто пришел в движение и начал распадаться у нее на глазах, и тогда случилось еще кое-что. Вере показалось, будто она соприкоснулась с другим временем и другим пространством. Ее глазам явились тени из другого мира, ее ушам — незнакомые голоса и шумы. Она словно воочию видела залы с высокими потолками и шелковыми узорчатыми шторами. По коже бежали мурашки от прикосновения бархата к ее плечам.

Несомненно, Вера принадлежала к творческим личностям с тонкой интуицией, обладавшим врожденным даром созидания и наслаждения линией и цветом, но до сих пор у нее не было случая усомниться в своем здравомыслии. Сомневаясь в том, что ей хочется еще раз это пережить, она, однако, будучи по природе авантюристкой, жаждала удостовериться в реальности своих видений.

Экскурсовод из числа музейных энтузиастов привела в зал шесть пожилых супружеских пар, которые на пару минут закрыли портрет, и она испытала болезненное чувство, будто ее оторвали от животворного источника, перерезав связывавший их «лазерный» луч. Потом связь восстановилась. Из-за колдовской игры красок на портрете ей показалось, что взгляд аристократа пронзает ее, словно копьем.

Близился час закрытия музея. Посетители мало-помалу разошлись, и Вера осталась одна в зале. Пора домой, мысленно говорила она себе и не двигалась с места. В конце концов, это всего лишь кусок холста, неодушевленный предмет, который не может властвовать над временем, а Джулио наверняка голодный, да и Бетти, небось, ждет не дождется, когда можно будет убежать к своим сорванцам.

Внезапно, словно в насмешку над ее желанием забыть о вчерашнем, в ушах опять послышался гул голосов. Через несколько мгновений она судорожно вцепилась в скамейку, потому что поверхность портрета как будто подернулась рябью и вместо зала, в котором она оставалась единственной посетительницей, как в тумане ей явился салон с классическими пропорциями и великолепными фресками. Вокруг ходили люди в платьях иной эпохи. Слышались приглушенные голоса. Вера уловила староитальянские слова, летавшие в воздухе, словно конфетти.

Пара секунд — и все пропало, будто ничего и не было. Неподвижная поверхность полотна потрясла Веру не меньше, чем мелькнувшее видение. Все тихо, спокойно, в зале пусто. Ни людей, ни фресок.

Теряя ощущение реальности, Вера постаралась взять себя в руки. Опять воображение разыгралось, посетовала она на себя, дрожа всем телом от охватившей ее слабости. Ты сама этого хотела, вот и придумала… Однако здравый смысл подсказывал ей, что ни зрение, ни слух ее не обманывали. Веру настолько переполняло впечатление от происшедшего, что она испугалась, не заболела ли гриппом, несмотря на все свои предосторожности. Если бы кто-нибудь подошел к ней в эту минуту и заговорил, она бы закричала. Тяжело вздохнув, Вера встала, подняла с пола этюдник, повесила на плечо кожаную сумку и пошла прочь. Через несколько минут она уже миновала контролера, который не обратил на нее ни малейшего внимания, и сидевших по обе стороны от входа львов, направляясь к остановке автобуса. На залитой солнцем Мичиган-авеню ее окружила толпа, но она не видела ни домов, ни машин, ни людей.

Наконец подошел автобус, и Вера, все еще не выходя из транса, поднялась по ступенькам. Она смотрела на проплывавший мимо мост, на здание мэрии, на дорогие бутики, но не видела их.

Она сама удивилась, что не проехала нужную остановку. Несколько домов, дверь, лифт — и она в своей квартире на четвертом этаже.

Стоило открыть дверь, и навстречу ей выбежал зеленоглазый, как она сама, четырехлетний карапуз Джулио.

— Мамочка! Мамочка! — закричал он, когда, сбросив с себя наваждение, Вера наклонилась и поцеловала сына. — Пойдем! Посмотри! Мы с Бетти построили новый трек!

Разведенная, средних лет, когда-то учившаяся в университете, Бетти Донован, которую Вера наняла сидеть с Джулио, с обожанием посмотрела на него.

— Вера, ты уж извини, но он занимает больше половины гостиной, — усмехнулась она. — Да, кстати… А то забуду. Около часа назад к тебе заходил какой-то мужчина.

Вера подумала, что, наверное, еще не совсем пришла в себя после пережитого в музее, потому что в тоне Бетти ей послышалось что-то необычное. Но потом она все-таки решила, что дело вовсе не в ней.

— Он назвался? Сказал, что ему надо? — спросила она, вероятно, немного более нетерпеливо, чем обычно.

Бетти покачала головой.

— Он зайдет еще раз. Может быть, ты его знаешь? Он отлично говорит по-английски, но не без акцента.

Вера напряглась и вопросительно посмотрела на Бетти.

— По-моему, он итальянец.

Вера услышала то, что ожидала услышать.

Дай Бог, чтобы не из эпохи Ренессанса, подумала она. Только этого не хватало. Надо совсем сойти с ума, чтобы предположить связь между незнакомцем на портрете и нежданным гостем.