При всей сложности, даже катастрофичности обстановки, отход наших войск отнюдь не представлял собой всеобщее паническое бегство. Подлинное мужество и стойкость проявил личный состав 72-й кавалерийской дивизии (командир — генерал-майор В. И. Книга). В течение целого дня кавалеристы совместно с подошедшими из резерва фронта 12-й и 143-й стрелковыми бригадами не пропускали врага в полосе более 10 км. Прикрывая отход других частей, мужественно сражались воины 77-й горнострелковой дивизии полковника П. Я. Циндзеневского (которого в январе, напомним, под горячую руку Мехлиса чуть было не расстреляли), и 55-й танковой бригады (командир — полковник П. П. Лебеденко). Однако так воевали далеко не все, очень неустойчивыми проявили себя армянская и азербайджанская дивизии.
Отсутствие нормальной связи, утрата управления войсками, беспорядочность, а то и паника усугублялись действиями представителя Ставки и других руководителей. Вот что писал по этому поводу адмирал Кузнецов: «…Мехлис во время боя носился на «газике» под огнем, пытаясь остановить отходящие войска, но все было напрасно. В такой момент решающее значение имеют не личная храбрость отдельного начальника, а заранее отработанная военная организация, твердый порядок и дисциплина».[152]
А они-то, как ни прискорбно, отсутствовали. Лишь 13 мая, то есть спустя почти трое суток после приказа Ставки, «основные оставшиеся части и соединения, — как доложил Мехлис Сталину, — сосредоточились на линии Турецкого вала и приступили к занятию обороны». Противник же не ждал, а навязывал свое развитие событий. Танками и пехотой при активной поддержке с воздуха он нанес удар на фронте Султановка — Ново-Николаевка. К исходу дня Турецкий вал был прорван. На следующий день положение наших войск усугубилось еще больше.
Из доклада Мехлиса Сталину:
«В течение 14.5 бои на всем фронте Керченского обвода продолжались с неослабевающей силой. Противник танками и пехотой по-прежнему наносил удар по нашему центру в направлении Андреевка — Керчь и по левому флангу Чурбаш — Керчь, нанося одновременно непрерывные мощные бомбовые удары по нашим войскам, скоплениям обозов и разрушая все пристани и причалы в порту Камыш-Бурун, Керчь, завод Войкова и на переправах в Еникале, Опасная и Жуковка. Части несли тяжелые потери, особенно в материальной части… Обозы и тылы трех армий, собравшиеся на узком пространстве восточной части Керченского полуострова, разбивались авиацией. Армии к этому времени (утро 15 мая. — Ю. Р.) в своем составе имели только отдельные организованные части и соединения».
Видя, что командование Крымским фронтом окончательно утратило нити управления, Ставка отдает приказания, которые были способны, к сожалению, лишь облегчить агонию. Но и они носили противоречивый характер. Так, на рассвете 14 мая из Москвы поступило распоряжение Сталина о начале отвода войск на Таманский полуостров. К вечеру (в 18 часов 10 минут) Верховному главнокомандующему доложили ответную телеграмму Мехлиса:
«Бои идут на окраинах Керчи, с севера город обходится противником. Напрягаем последние усилия, чтобы задержать [его] к западу от Булганак. Части стихийно отходят. Эвакуация техники и людей будет незначительной. Командный пункт переходит [в] Еникале. Мы опозорили страну и должны быть прокляты. Будем биться до последнего. Авиация врага решила исход боя».[153]
Очевидно, панический тон телеграммы заставил Сталина принять решение, фактически отменявшее прежнее распоряжение о начале эвакуации. 15 мая в 1 час 10 минут он телеграфировал генерал-лейтенанту Козлову:
«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
1. Керчь не сдавать, организовать оборону по типу Севастополя.
2. Перебросить к войскам, ведущим бой на западе, группу мужественных командиров с рациями с задачей взять войска в руки, организовать ударную группу, с тем, чтобы ликвидировать прорвавшегося к Керчи противника и восстановить оборону по одному из Керченских обводов. Если обстановка позволяет, необходимо там быть Вам лично.
3. Командуете фронтом Вы, а не Мехлис. Мехлис должен Вам помочь. Если не помогает, сообщите…»
Впервые Верховный главнокомандующий публично высказал сомнение в пользе пребывания армейского комиссара 1-го ранга на Крымском фронте, в его способности обеспечить выполнение поставленной задачи. Жаль только, что трагическую ситуацию это уже не меняло.
15 мая пала Керчь. В этот день в дневнике начальника Генерального штаба сухопутных войск вермахта Ф. Гальдера появилась запись: «Керченскую операцию можно считать законченной. Город и порт в наших руках». Немецкий генерал торопился. Сопротивление наших войск было еще отнюдь не сломлено. Тот же Гальдер 17 и 18 мая вынужден был отметить в своем дневнике «ожесточенное сопротивление северо-восточнее Керчи». Тем не менее Крымский фронт был обречен.
Как в эти драматические дни и часы держался представитель Ставки ВГК? Что испытывал он, видя, какой катастрофой заканчивается его пребывание здесь? Чувствовал ли какую-то вину за собой?
«Я видел Мехлиса, когда нам было приказано эвакуировать то, что еще можно было эвакуировать с Керченского полуострова, — рассказывал Константину Симонову адмирал Исаков. — Он делал вид, что ищет смерти. У него был не то разбит, не то легко ранен лоб, но повязки не было, там была кровавая царапина с кровоподтеками; он был небрит несколько дней. Руки и ноги были в грязи, он, видимо, помогал шоферу вытаскивать машину и после этого не счел нужным привести себя в порядок. Вид был отчаянный. Машина у него тоже была какая-то имевшая совершенно отчаянный вид, и ездил он вдвоем с шофером, без всякой охраны. Несмотря на трагичность положения, было что-то в этом показное, — человек показывает, что он ищет смерти».
На замечание Симонова, что, по его наблюдениям, Мехлис — человек не робкого десятка, Исаков ответил: «Он там, под Керчью, лез все время вперед, вперед. Знаю также, что на финском фронте он бывал в боях, ходил в рядах батальона в атаку. Но… на мой взгляд, он не храбрый, он нервозный, взвинченный, фанатичный».
Судьба хранила Льва Захаровича. 14 мая, находясь на КП 44-й армии, вместе с сопровождающими он попал под артиллерийский обстрел. Тяжело ранило начальника политотдела армии, а также порученца Мехлиса, были разбиты автомашины, у представителя Ставки же — ни царапины. Надо отдать ему должное: в подобных ситуациях он не терял присутствия духа.
Мужества недоставало в другом — в признании собственной военно-профессиональной несостоятельности, как и порочности методов, которые он использовал в работе с людьми. Даже в эти последние, самые драматические для Крымского фронта дни представитель Ставки был не способен отрешиться от культивировавшейся десятилетиями подозрительности, способности везде и всюду видеть чьи-то происки, провокации, заговоры.
В 22 часа 14 мая, докладывал он Сталину, начальник особого отдела фронта комиссар госбезопасности 3-го ранга А. М. Беляков сообщил Военному совету, находившемуся на КП в Аджимушкайских каменоломнях, об имеющемся у него указании Ставки ВГК немедленно эвакуировать членов совета на Таманский полуостров. Когда же руководители прибыли в указанное Беляковым место — на пристань завода им. Войкова, «опросом контр-адмирала Фролова (командир Керченской военно-морской базы, старший морской начальник в Керчи. — Ю. Р.) выявилось недоразумение, — по словам Мехлиса, — весьма похожее на провокацию». Оказалось, что Военный совет на самом деле передислоцировался не на Тамань — противоположный берег Керченского пролива, а в Еникале. Дезинформация привела к тому, что переезд штаба фронта совершался в спешке, неорганизованно, в результате и без того слабое управление войсками было нарушено не менее чем на восемь часов.
Фролова, пытаясь в очередной раз переложить вину за провалы на других, Лев Захарович еще вспомнит. Вновь откроем книгу мемуаров адмирала Кузнецова: