Чей это странный голос внутри?

Что за причина вечной печали?

С первых шагов моих, с самой зари,

Только я бросил места, где бежали

Детские дни наших игр и баталий,

Только уехал из лона семьи,

Голос какой-то невнятный и странный

Сопровождает везде, постоянно

Мысли, шаги и поступки мои:

«Путь твой особый. Ищи — и найдешь».

Так он мне шепчет. Но я и доныне

В розысках вечных и вечно в унынье.

Где этот путь и на что он похож?

Совести ль это нечистой упрек

Мучит меня затаенно порою?

Что же такого содеять я мог,

Чтобы лишить мою совесть покоя?

Ангел-хранитель ли это со мной?

Демон ли мой искуситель незримый?

Кто бы ты ни был — поведай, открой,

Что за таинственный жребий такой

В жизни готовится мне, роковой,

Скрытый, великий и неотвратимый?

Родину ты потерял по доносу,

Сослан на север в далекий уезд.

Где они — дедовской рощи откосы,

Место гуляний, показа невест?

Но и в изгнанье, далеко отсюда,

Ты не забудешь родной толчеи.

Парами толпы веселого люда

Шли, оглашая аллеи твои.

Жаль, что не видишь ты на расстоянье

Нынешних наших девиц-щеголих.

Как бы припомнил ты очарованье

Сверстниц своих и избранниц былых!

Люблю этих мест живописный простор.

Найдется ли что-нибудь в мире волшебней,

Чем луг под луною, когда из-за гребня

Повеет прохладою ветер с Коджор?

То плавно течет, то клокочет Кура,

Изменчивая, как страсти порывы.

Так было в тот вечер, когда молчаливо

Сюда я зашел, как во все вечера.

С нарядными девушками там и сям

Толпа кавалеров веселых бродила.

Луна догадалась, что в обществе дам

Царит не она, а земные светила.

И скрылась за тучи, оставшись в тени.

«Ты б спел что-нибудь, — говорят домочадцы

Любимцу семьи, одному из родни, —

Любое, что хочешь. Не надо ломаться».

И вот понемногу сдается певец.

Становится, выпятив грудь, начинает,

И кто не взволнуется, кто не растает

От песни, смертельной для женских сердец?

Тогда-то заметил я в белом одну,

И вижу — она меня тоже узнала.

И вот я теряюсь, и сердце упало,

Я скован, без памяти я и в плену!

Я раз ее видел в домашнем кругу.

Теперь она ланью у тигра в берлоге

Средь шумного общества стынет в тревоге,

И я к ней, смутясь, подойти не могу.

Вдруг взгляд ее мне удается поймать,

И я подхожу к ней, волненья не пряча,

И я говорю ей: «Какая удача!

Я счастлив, что с вами встречаюсь опять».

«Спасибо, — она говорит, — что хоть вы

Меня не забыли. Теперь это мода».

— «Ваш образ не могут изгладить ни годы, —

Я ей возражаю, — ни ропот молвы».

И вдруг ветерок колыхнул ей подол,

И ножка тугая, как гроздь винограда,

На миг обозначилась из-под наряда —

И волнами сад предо мною пошел.

И выплывший месяц, светясь сквозь хрусталь,

Зажег на груди у нее ожерелье.

Но девушку звали, и рядом шумели.

Она убежала. Какая печаль!

Иду, расстроясь, на берег реки

Тоску развеять и уединиться.

До слез люблю я эти уголки,

Их тишину, раздолье без границы.

Ложусь и слушаю, как не спеша

Течет Кура, журча на перекатах.

Она сейчас зеркально хороша,

Вся в отблесках лазури синеватых.

Свидетельница многих, многих лет,

Что ты, Кура, бормочешь без ответа?

И воплощеньем суеты сует

Представилась мне жизнь в минуту эту.

Наш бренный мир — худое решето,

Которое хотят долить до края.

Чего б ни достигали мы, никто

Не удовлетворялся, умирая.

Завоеватели чужих краев

Не отвыкают от кровавых схваток.

Они, и полвселенной поборов,

Мечтают, как бы захватить остаток.

Что им земля, когда, богатыри,

Они землею завтра станут сами?

Но и миролюбивые цари

Полны раздумий и не спят ночами.

Они стараются, чтоб их дела

Хранило с благодарностью преданье,

Хотя, когда наш мир сгорит дотла,

Кто будет жить, чтоб помнить их деянья?

Но мы сыны земли, и мы пришли

На ней трудиться честно до кончины.

И жалок тот, кто в памяти земли

Уже при жизни станет мертвечиной.

Твои причитанья, чонгури,

То вздох, то рыданье навзрыд.

Твоей нелюдимой натуре

Неведомы смех до упаду,

Улыбка, безоблачность взгляда.

Секрет их тебе не открыт.

Безрадостно брови нахмуря,

Ты вдаль загляделась с досадой.

Твой звук о былом говорит.