За очень короткий срок своей жизни Бараташвили успел написать немного — всего тридцать шесть стихотворений и одну поэму. Но все его литературное наследство — «томов премногих тяжелей», — навсегда стало подлинным украшением грузинской поэзии.

Жизнь поэта была трагически безотрадна. Ни одной его мечте, ни одному его стремлению — личному или общественному — не суждено было исполниться и сбыться.

По его стихотворениям и переписке мы можем восстановить и проследить одну из драматических историй человеческой жизни. Как и современных ему западноевропейских романтиков, Бараташвили влечет задумчивая тишина уединенного кладбища, где шелест листьев или стон ветра напоминает ему о гармонии природы и человека.

Всем существом он стремится к своему романтическому идеалу, синему цвету, что с юности стал для него символом неземного начала и слиться с которым стало его заветной мечтой. Но он чувствует несбыточность этой мечты и сокрушенно сознает, что смертным не суждено переступить границы отведенного им свыше бытия.

В своих лирических шедеврах («Таинственный голос», «Моя молитва», «Злобный дух», «Я храм нашел…» и других) Бараташвили словно бы видит незримое, постигает непостижимое.

Его стихи напоминают религиозные гимны и песнопения не только своим благоговейным трепетом искренности переживаемого чувства, но самой интонацией и архаикой поэтического выражения. Бараташвили как бы сам подчеркивает, что его поэзия — это молитва, исповедальный монолог, словно произнесенный в исповедальной тиши храма.

Любовь поэта чиста и возвышенна. Мы знаем, что он был увлечен очаровательной дочерью Ал. Чавчавадзе — Екатериной, которой посвятил лучшие свои стихи. В них слышится взволнованное биение безмерно влюбленного сердца, тоска измученной души. Несбыточность мечты угнетает поэта, но он не бежит от страданий и свою готовность умереть во имя любви выражает сложной, но прекрасной метафорой:

Самое интересное в лирике Бараташвили — это философские медитации, попытка разобраться в смысле человеческой жизни. Его поэтические раздумья отличаются чувством глубокой обреченности и вместе с тем сознанием высокого гражданского долга.

Бараташвили видит суетность жизни, но никогда не утверждает, что смерть есть единственный выход из существующего положения.

Его идеал — не смирение и отрешенность, а активность и борьба, хотя поэт никогда не тешит себя наивными надеждами. Он особенно остро переживает собственную обреченность, полнейшую бесперспективность жизни, однако не мирится со своей участью и стремится разбить оковы судьбы и обрести свободу. Это стремление оказывается столь же бескомпромиссным и роковым, как и готовность к самопожертвованию, и этот отчаянный порыв с особенной силой звучит в стихотворении «Мерани» — вершине поэтического творчества Бараташвили, лучшем творении многовековой грузинской лирической поэзии.

В дождь и ветер, в зной и холод несется Мерани — крылатый конь мечты. И бег его — словно разбушевавшийся в половодье горный поток, ворочающий глыбы, размывающий берега, когда вода и камни сливаются в одно целое, подчинившись безудержному течению.

Этот бешеный бег, эта неистовая скорость как будто бы и не таят в себе ничего, кроме бессмысленности, бесцельности. Всадника, несущегося на крылатом коне, не пугает крик ворон, который заменит ему хор певчих, он не боится умереть на чужбине, не боится лежать в могиле и слышать плач вьюги.

Но во всем этом, оказывается, есть своя особая цель:

И здесь поражает нас дерзость мечты, казалось бы, навсегда побежденного роком и пригвожденного к земле человека, поражает его безумство, его готовность преодолеть превратности судьбы, постичь непостижимое, увидеть незримое.

Даже в минуты неизбежной встречи со смертью он не хочет примириться с ней, не теряет веры в жизнь, утешая себя мыслью, что она будет продолжена, что другие люди пройдут по проторенному им пути.

Заключительные строки «Мерани» — это символ веры в конечное торжество человека, гимн свободной личности, пронизанный подлинным чувством оптимизма:

Человек не должен быть рабом своей судьбы, слепо подчиняться року, и хотя, прокладывая новый путь, преодолевая превратности судьбы, он может обречь себя на гибель, высшая цель и назначение его жизни будут исполнены: его порыв облегчит трудность пути всем, вступившим на него.

В поэме «Судьба Грузии» нарисована драматическая картина роковой исторической ситуации, сложившейся к концу восемнадцатого века на родине поэта. Эта поэма явилась этапным произведением в грузинской поэзии XIX века, отразив неутоленную боль души подлинного патриота, искренне переживающего за судьбу своей отчизны.

Вахтанг Орбелиани младший среди своих соплеменников. Его считают «запоздалым романтиком», так как он выступил позже других и в некотором смысле повторил и по-своему развил в своем творчестве поэтические мотивы своих ближайших предшественников. При этом он являлся самым ортодоксальным и верным приверженцем принципам теории и практики западноевропейского романтизма.

Идеализация героической истории Грузии, любование картинами родной природы, тоска по ушедшему — вот основной круг тематики В. Орбелиани.

В отличие от Ал. Чавчавадзе и Н. Бараташвили он не смог достичь глубины и силы поэтического обобщения, но искренний патриотизм, эмоциональность и обаяние его лирики прочно утвердили ему место в истории грузинской литературы.

Заслуги грузинских романтиков в развитии отечественной литературы трудно переоценить.

Они были первыми испытавшими влияние корифеев русской поэзии (Пушкина, Лермонтова, Жуковского). Они же принесли в грузинскую поэзию новые веяния, новые поэтические идеи Запада. Как в свое время отметил Илья Чавчавадзе, грузинские романтики восстановили прерванную магистральную линию развития национальной литературы, выводя ее на путь европеизации.

Новое, глубокое философское содержание творчества грузинских романтиков потребовало и соответствующую форму, что освободило ее от восточного влияния, обогащая многовековую национальную литературу не только новыми мотивами, но и новыми средствами поэтического выражения.

Григол Абашидзе