Вот и наступают столетние юбилеи «стальных соловьев», славивших зарю новой эры и голосивших изо всех сил: «Наш паровоз вперед лети…», «Мы кузнецы, и дух наш молод…» Молодых лириков «рабочего удара» — кузницы, молота, крана и рубанка; поэтов, прощавшихся с «керосиновой лампой» и приветствовавших «свет электролампы», но втайне любивших «фитиля крутое золото». Что же осталось?..

…………………………………………

«Прощание с керосиновой лампой» Григория Александровича Санникова (1899–1969) часто цитировалось как «гербовое» стихотворение поэта. Однако «насвистанные» славословия технике погасли, а «пламень лирический» все «звенит». Не зря же в уездной вятской глуши мальчик пел в церковном хоре. Может быть, этот звук и поднял поэта к вековому перевалу… Та небоязнь простого, обычного и вечного, человечного, что хранит поэзию и дает пронести «банальное», но таинственное:

В дальнем этом пути, словно оправдывая «санное» звучание поэтического имени, судьба одарила романтика страннической звездой, призванием моряка и капитана. Григорий Санников — один из своеобразнейших маринистов русской поэзии. И не случайно свой графичный «Южный Крест» поэт посвящает памяти А. С. Новикова-Прибоя, с которым вместе плавал по морям и океанам:

Но и водная стихия напоминает поэту об «эпохе вздыбленной», кажется плачем и предупреждением:

И другой океан — «песчаный океан» пустыни — влечет Григория Санникова, который вместе с известными писателями тридцатых годов совершает путешествия на Восток, в Среднюю Азию, переживающую также бурную эпоху ломки, драматических перемен, перекраивания традиционных устоев. Поэт отправляется в Африку, в Аравию. «Разучивает наизусть» язык стихий огромного мира. Зловещая баллада — об умирающем, оставленном в пустыне верблюде: «В пустыне законы жестоки, / И каждому свой черед». А страшнее Эгейского моря — море житейское, погребающее человека при жизни…

Так вырабатывается характер необычный, диктующий «пролетарскому поэту» и не совсем обычные, нетрафаретные вкусы и поступки. Музыкально одаренный и чуткий, Григорий Санников впитывает певучие уроки Андрея Белого, становится младшим другом, учеником, собеседником символистского чародея. Вместе с Борисом Пильняком и Борисом Пастернаком подписывает напечатанный в «Известиях» в январе 1934 года некролог — яркое и сильное слово прощания с Андреем Белым.

«Милому Санникову с веселой дружбой», — надписывает Сергей Есенин своего «Пугачева». Бывало, они пели на два голоса, и так голоса и судьбы поэтов сплелись, а вот они рядом на снимке: Григорий Санников, Василий Казин, Сергей Есенин… Григорий Санников мог подолгу рассказывать о встречах с Сергеем Есениным и Владимиром Маяковским, хотя это были разные отношения…

Григорий Санников защищал и поддерживал самобытный дар Павла Васильева; он сохранил и опубликовал его поэму «Христолюбовские ситцы», добивался полной реабилитации и восстановления доброго имени Павла Васильева, вел в январе 1961 года юбилейный вечер в честь пятидесятилетия со дня рождения замечательного русского поэта, трагически погибшего столь молодым…

Так во многих штрихах проступает глубокое благородство натуры Григория Санникова, преданность поэта русской культуре. Архив Григория Санникова, хранимый и изучаемый его сыном Даниилом Санниковым, живо свидетельствует о связях поэта с именами Ивана Бунина, Марины Цветаевой, Андрея Платонова и других выдающихся современников. Много лет посвятил Григорий Санников редакционной работе в известных журналах. В годы Великой Отечественной войны Григорий Санников сотрудничал во фронтовой печати, был контужен. Умер в январе 1969 года, не дожив до своего семидесятилетия…

Тонкий ценитель русской поэзии Иван Розанов отмечал «сдержанный, мужественный лиризм» «морских и восточных стихотворений» Григория Санникова. Поэтом «моря и Востока» называл Григория Санникова остроумный Николай Глазков. Маститые Лев Озеров и Николай Рыленков говорили о нравственной чистоте и подлинности судьбы поэта. Любителей поэзии пленяла санниковская мелодика.

Но главное, мне кажется, что в Григории Санникове всегда жила затаенная музыка, не поддающаяся пересказу. «Пламень твой лирический…» Голос мальчика из церковного хора, вятская нота… И свет — не электрический, а внутренний, душевный…

С. ЛЕСНЕВСКИЙ.

СЕЛЬСКАЯ КУЗНИЦА[1]