— А разве вы привыкли, чтобы вам было хорошо? — жестко спросил Оберон.

— Это потому что мы все некрасивые, да? — грустно спросил Лютик.

— Ты его обижаешь, — тихонько сказала женщина, до сих пор молча наблюдавшая за ними.

— Да нет же, — Оберон с досадой взмахнул рукой — с пальцев сорвался еще один блуждающий огонек, — я просто хочу, чтобы он понял… Исправить то, что снаружи, просто. А как ты исправишь то, что внутри? Дар? Он же либо есть, либо нет…

— Чего? — переспросил Лютик.

— Дар это… — Оберон в затруднении покачал головой, — ну, когда ты видишь не только то, что тебе показывают, или… не знаю, как объяснить… Когда ты и мир, все это вместе… — он неопределенно обвел комнату рукой и умолк.

Лютик почувствовал, как его охватила тоска — тоска изгнанника, вынужденного жить вдали от благословенной земли, вечно прозябать на холодной и равнодушной чужбине…

— Но я же, — он запнулся и с мольбой поглядел на Оберона, — я же… ты же сам говорил! Я могу остаться? Ну хоть ненадолго?

Ему показалось, что женщина поглядела на Оберона со скрытой мольбой, но тот покачал головой.

— Подойди к окну, Лютик, — попросил он, — пожалуйста.

Лютик недоуменно поглядел на него, но послушно слез со стула и подошел к окну.

— Что ты видишь?

Лютик выглянул в окно и какое-то время напряженно вглядывался в мерцающую даль. Ему очень хотелось угодить Оберону.

— Три сосны, — начал перечислять он, — еще один дом, совсем рядом. Его раньше не было. О, вывеска вспыхнула. На ней написано… нет, на ней написано «Парусные корабли и кружевные зонтики», еще…

— Хватит, Лютик, — сказал Оберон. — Знаешь, я думаю, что нам пора. Сейчас я открою барьер и провожу тебя в вагон, ты уснешь, а когда проснешься, будешь ехать в поезде к теплому морю в полной уверенности, что все это — сон. И обещаю тебе: на море все будет замечательно.

— Но ведь это и вправду сон, — возразил Лютик.

— Ну конечно, — согласился Оберон.

— Я провожу, — торопливо сказала женщина.

— Разумеется, — ответил он, — я тоже. Как же иначе? Пойдем, Ти-тания.

Она обняла Лютика за плечи, и они вышли на крыльцо. Небо перестало светиться — теперь оно было глубоким, синим, и над соснами повисли крупные, точно яблоки, звезды.

Лютик лежал на полке и смотрел в окно. Две белые фигуры на перроне улыбались и махали ему, еле различимые сквозь мутное стекло, словно отец и мать, провожающие сына в дальнее путешествие, и он улыбался и махал им в ответ, потом перрон дернулся и поплыл, поплыли белые домики меж сосен, светлячки над цветочной грядкой, домик станционного смотрителя, освещенный изнутри теплым розовым светом, терраса со смеющимися, нарядными людьми… И все исчезло во тьме. Он повернулся на другой бок, чтобы вновь поймать, вернуть этот замечательный сон, но сон не возвращался, а переливался, превращался во что-то другое, воспоминания вспыхивали и исчезали, поезд пересекал пустые темные равнины со случайными водокачками и башнями элеваторов, все стучал и стучал колесами, приближаясь к огромному, теплому, светящемуся, мерно дышащему в темноте морю, а Лютик сдал на неудобной подушке и улыбался во сне.

Где-то совсем далеко, за пределами нашей реальности, две белые фигуры за столиком пили чай из хрупких цветочных чашек, и комната была такая, которую не постигнуть человеческому взгляду, а за распахнутой дверью стояла теплая ночь, наполненная танцующими огоньками, запахом цветов и случайным летним колдовством.

— Бедный малыш, — задумчиво повторила женщина, отставляя чашку, которая просвечивала сквозь ее ладони, точно сквозь створки розовой раковины, — а может, не надо было его отпускать? Оставить тут?

— Ну, Таня, это же нарушение правил, — сказал мужчина, — потом… я же не враг ему! Он бы вырос! И почувствовал себя несчастным… Ты подумай, совсем один…

— У него есть Дар, — быстро возразила она.

— Совсем немного. Потом, он почти у всех у них есть. Пока они маленькие. Ты знаешь, они нас видят. Почти все.

— А потом перестают, — печально вздохнула женщина.

— Потом перестают. Знаешь, что их дети рассказывают друг другу? В темноте, когда взрослых нет рядом? Что если закрыть глаза, а потом резко открыть или посмотреть искоса, не впрямую, не в упор, из-под ресниц, осторожно…

— Получается?

— Когда как.

— Все равно жаль, — она вновь вздохнула. — А если он не утратит Дар? С возрастом? Если сохранит его?

— Тогда мы, разумеется, заберем его. Но, говорю тебе, он, как все. Все они так. Пойдем… Скоро прибывает следующий поезд. Москва— Салехард. Нам пора.

Они вышли на крыльцо. Оглушительно орали цикады. Совсем рядом раздался тихий смех — кто-то пытался скользить на крыльях ночного ветра, но не удержал равновесия, перекувырнулся в воздухе и спланировал на цветочную клумбу, осыпая белые лепестки.

Женщина задержалась на миг, глянула на небо. Круглые звезды висели над соснами, огромная зеленоватая луна медленно вставала из-за стрельчатых крыш…

— Какая прекрасная летняя ночь, — прошептала женщина, — какая замечательная, волшебная, великолепная ночь! Как жаль, что они этого не увидят!

Она прикусила губу и медленно опустила веки, а потом поглядела сквозь пушистые ресницы на мерцающие созвездия, что тяжело свисали с небесных лоз…

Потом отвела взгляд и вновь взглянула — искоса, исподтишка, осторожно.

И увидела, что рисунок созвездий изменился.

Или это ей показалось? □

ПЕРВАЯ ЛЕДИ ФАНТАСТИКИ

На рубеже XIX–XX веков большой популярностью пользовались оккультно-космологические и историко-мистические романы плодовитой писательницы и медиума Веры Крыжановской, выступавшей под псевдонимом Рочестер. «Высокая» критика ее, однако, недолюбливала и на книги ее вешала ярлык «бульварное чтиво». Что ж, с точки зрения литературы, писателем она была и в самом деле средненьким, хотя по праву считалась отменной мастерицей по части сюжетоплетения, а за роман «Железный канцлер Древнего Египта» даже была пожалована в Офицеры французской Академии наук.

Но для истории отечественной фантастики это имя представляет особый интерес. Вера Ивановна Крыжановская исторически является первой женщиной-фантастом в мировой литературе, профессионально работающей в жанре. Обращение к фантастике Мэри Шелли, создательницы знаменитого «Франкенштейна», фрагментарно. Тогда как все многотомное наследие Крыжановской (за редким исключением) связано с фантастикой.

Основные темы ее фантастических романов — вселенская борьба божественных и сатанинских сил, скрытые возможности человека, тайны внутреннего космоса и реинкарнация сознания. Наибольший успех выпал на долю самой известной серии Крыжановской — пенталогии «Маги», в которую вошли романы «Жизненный эликсир» (1901), «Маги» (1902), «Гнев Божий» (1909), «Смерть планеты» (1911) и «Законодатели» (1916).

Умирающему от болезни врачу Ральфу Моргану таинственный посетитель предлагает бессмертие — в обмен на искреннее служение божественным идеалам. Ему предстоит нести слово Божие в другие миры, отдать все силы для спасения рода человеческого от неминуемой гибели. Оказавшись в рядах братства бессмертных и пройдя курс обучения, Ральф (теперь ему дано новое имя — Супрамати) становится полноправным членом братства, бессмертным магом. Его ждет немало приключений тела и духа: он познает тайны Мироздания, совершает в качестве миссионера путешествия во времени и в пространстве. И все равно Земля гибнет — обезумевшее человечество спровоцировало глобальную экологическую катастрофу, в результате которой рухнула человеческая цивилизация и погибла планета.

Братство бессмертных покидает Землю на заблаговременно построенных космических кораблях.