— Поверю, — Хасан взял одну, вытащил пробку с непонятным значком, — ты говорил, что в первые дни здесь кормился консервами. — Он понюхал горлышко и хмыкнул: — пахнет только кровью.

Запах был таким, что голод будто ввинтился в мозг и сердце. Голод — это настоящая боль, реальней и сильней любых ран от любого оружия. Можно делать вид, что не чувствуешь его, можно держаться, если хватит духа, но только пока не увидишь кого-нибудь живого, не почувствуешь запах. А когда это случается — голодный вампир теряет голову, забывает обо всем, кроме своей боли. Заноза прав, вернись они сейчас в Алаатир, в Февральскую Луну, и Слугам бы не поздоровилось.

Хасан осушил первую порцию, не вникая в тонкости вкуса. Это была кровь. Живая, хоть и холодная. Как ее сохраняли такой, что за отраву или магию использовали — все равно. За первой бутылкой последовала вторая, потом третья. Взяв четвертую Хасан уже почти пришел в себя.

Заноза исчез во вспышке портала. Отправился в таверну или… ну, да, таверна Мигеля, так называется то место. Кажется, кровь Заноза покупает именно там. И держит здесь запас — столько, сколько нужно, чтобы восстановиться, даже когда потратишься полностью. Обстоятельства, при которых он потратит всю кровь, кажутся маловероятными, так же, как обстоятельства, при которых он может кровь потерять, да только мальчик не склонен перестраховываться. Хасан знал, что по крайней мере один раз на Занозу тут напали… почти успешно. Из нападавших не выжил никто, но Занозу от рассветного солнца спасло лишь своевременное появление демона Мартина. Припасенные десять бутылок крови означают, что нужно ждать еще одного успешного нападения?

По результатам боя с магами он бы и сам, пожалуй, озаботился таким НЗ. На будущее. Негодное место этот Тарвуд. Демонам тут, может, и хорошо, а вампирам делать нечего. Вспомнить только, как мало отдачи было от сожженной крови. К такому не подготовишься, несмотря на все предупреждения, и очень сложно контролировать расход.

Когда кровь становится материальной и начинает течь из ран — это верный признак, что потрачено слишком много. Но у того же Занозы она не становится материальной вообще, она просто в какой-то момент заканчивается, без предупреждения, без сигнала о прохождении контрольной отметки. Это не смерть — вампиры от потери крови не умирают, но это полная неподвижность. А умереть почти всегда лучше, чем стать беспомощным.

Кто-то появился снаружи. Не пришел — появился. Не было, и вдруг есть. Хасан не сказал бы точно, различил ли он биение сердца, дыхание или движение. Все вместе, пожалуй. Как голодный вампир чует живых? Вот так и чует.

Он шагнул к дверям, прихватив со стола ножны с саблей.

В Алаатире незнакомца, подошедшего слишком близко к убежищу, следовало аккуратно расспросить и либо отпустить, либо съесть. Здесь другие правила: мельница не совсем жилой дом, не убежище, сюда должны приходить разные люди. Но маловероятно, чтобы Заноза ждал гостей этой ночью. Значит, гость незваный. Значит…

Хасан открыл дверь, и женщина, уже поднявшаяся на первую ступеньку крыльца, тихо ахнув, отступила.

Он сам чуть не попятился. Показалось вдруг, что это его Хансияр. Юная, пятнадцатилетняя. Такой она была, когда провожала его на войну. Подавала саблю и улыбалась, скрывая слезы. Молилась, чтобы он вернулся, но так боялась потерять. А войны казались бесконечными… Дарданеллы, Месопотамия, Хиджаз, Палестина, Армения, Греция. Он воевал с шестнадцати, и знал, что будет воевать даже после смерти. Уже тогда знал, как умрет и что ждет его дальше.

Но Хансияр… ее он помнил другой. Повзрослевшей красавицей, поверившей в то, что, наконец, наступил мир. Хозяйкой дома, матерью его сыновей. Однако вот она, девочка, какой была, когда он брал ее замуж. За два года до рождения их первого сына.

Сейчас она тоже была с оружием. С обнаженным мечом, по лезвию которого пробегали синие и алые блики. Держала его прямо перед собой, будто собиралась отдать, как отдавала когда-то саблю.

Хансияр.

Умерла.

В девяносто первом. 

Хасан тряхнул головой, и наваждение рассеялось. Он вспомнил, что это за меч — Заноза рассказывал об ало-синем клинке по имени Corazon, — и он понял, что это за женщина… что это за существо. Шиаюн. Не женщина, не мужчина — демон.

Велик был соблазн прямо сейчас отрубить ей голову. Простая сталь, даже дамасская, демона не убьет, но на какое-то время упокоит. Пришлось напомнить себе, что Берана все еще не получила противоядия, и получит ли — зависит от этой… твари. До Бераны не было дела, однако не хотелось подать Занозе плохой пример. Стоило годами внушать ему, что нужно быть осмотрительным и терпеливым, чтоб самому поддаться порыву в ситуации, когда нужно проявить терпение.

Все это было правильно. Очень разумно. Но рука сама потянулась к сабле.

Шиаюн исчезла. Меч со звоном упал на ступеньки. Дверь распахнулась, и на крыльцо вылетел Заноза. Принюхался. Дикими глазами уставился на Хасана:

— Ты ее убил, что ли? Обычной сталью? В ножнах?.. — в голосе появилось сомнение. — Нет. Ты бы не стал, пока она Беране душу не вернет.

Отрадно видеть, что воспитание принесло плоды. Мальчик верит в его здравомыслие, глядишь, и своим когда-нибудь обзаведется.

А еще мальчик верит, что он способен до смерти забить демона саблей в ножнах.

— Corazon, — сказал Хасан, кивнув на меч под ногами, — означает «сердце», не так ли?

— Думаешь, это и есть… — Заноза недоверчиво разглядывал оружие, — душа или типа того?

— Нет, я по-прежнему думаю, что проблема решается капельницами и гемодиализом. Но демоница принесла меч. Заставь Берану забрать его, а потом веди к врачу.

— В последний раз, когда я видел этот меч, Берана мне чуть клык не выбила за предложение оставить его себе. Хотя… сейчас она гораздо спокойней, — Заноза поднял клинок. И едва не выронил, когда тот стремительно начал изменяться. Бросил бы, наверное, если б не поверил уже, что это и есть душа Бераны. А так, лишь изумленно выругался, когда меч в его руках превратился в розу. Стеклянную… или хрустальную? Красивый цветок с угрожающе острыми шипами. Хрупкий до полной нежизнеспособности.

— Что за хрень?! — рявкнул Заноза.

Вопрос точно был риторическим, но Хасан не удержался от комментария:

— Это все потому, что ты романтик.

— Да, но это же кич. Хрустальная роза — это кич. Что у меня в голове? — Заноза понюхал прозрачные лепестки и недовольно скривился. — Ты прикинь, если б я тогда у Бераны меч взял. Он бы превратился в цветок, и она бы меня убила. Взял и испортил хорошую вещь. Думаешь, дело во мне?

— Обычно, да. Меч она себе оставить не захотела, но, может быть, цветок ей понравится?

— Беране сейчас ничего не нравится… Мне нужны были инструкции, — Заноза заговорил медленно, как всегда, когда думал вслух, — и я не звал Шиаюн на мельницу. Но, кажется, она все сказала еще при первой встрече. Сказала, что я получу душу Бераны в свое полное распоряжение. Так и есть. Не знаю, как работают дайны принуждения, но не удивлюсь, если именно так, как я себя сейчас чувствую.

Медленно и довольно сумбурно. С другой стороны, а кто мыслит связно? Большинство людей делают это молча, только и всего.

— Ты чувствуешь себя под дайнами, или чувствуешь, что владеешь ими?

— Ага… то есть, — Заноза кивнул, — владею. Я скажу, а Берана сделает. Но приказать — это совсем не то, что уговорить.

Он досадливо зашипел. Сморщил нос так, что верхняя губа приподнялась, обнажив клыки.

— Мне противно. Разве я не должен думать, что это душа Бераны, восхищаться или трепетать? Или… не знаю, madre. Я же христианин. Что-то должно быть! Хольгер так же себя чувствует со своими дайнами? А Виолет? А Эшива?

— Нет, не так. Им нравится. Был бы у тебя порядок с головой, тебе бы тоже понравилось, но тебя бесит любая определенность. А дайны принуждения конкретны как дважды два. Пойдем в дом, — Хасан открыл дверь, — эта тварь может ошиваться поблизости и подслушивать. Отправляйся к Беране, отдай цветок и веди сюда. Покажем ее Франсуа, он хороший врач.