Илья Стальнов

Закрыть дверь…

Человек сидел перед камином. Огонь, потрескивая, плясал на поленьях. Человек любил огонь. Он видел его скрытый смысл. Он знал, какая разрушительная мистическая мощь таится в нем.

Он слышал зов. Он знал, что придет час и очищающее адское пламя обрушится на людей. И ничего нет прекраснее этого мгновения! Человек ненавидел сопливые рассуждения о добре и милосердии. Он признавал только СИЛУ. Он посвятил себя служению ТЬМЕ и предавался ему всей своей темной душой.

– Час мщения! – проскрипел он и плеснул в огонь из бокала.

Огонь взметнулся вверх, и казалось, камин больше не удержит его. Тонкая суть огня выплеснулась наружу и объяла трепещущую душу человека…

Он молчал. Из него нельзя было выдавить ничего. Наши слова и увещевания отскакивали от него, как комки жеваной бумаги от слоновьей шкуры. Мы были не в силах пробить броню отчуждения.

Тусклая лампочка в комнате для допросов изолятора временного содержания слабо светила на него, а он, будто спасаясь от луча прожектора, болезненно щурил глаза с подрагивающими, в красных прожилках веками. Казалось, на его плечи давит неимоверная тяжесть, которая сомнет-таки его, как сминает атмосферный столб выброшенную на берег глубоководную рыбу. Он как будто вел неимоверно тяжелую борьбу с земным притяжением.

– Как тебя зовут?.. За что ты убил человека?.. Как тебя зовут?.. – вновь и вновь долдонил Володька Савельев, старший следователь городской прокуратуры, поглаживая холеными пальцами белоснежный манжет своей рубашки.

Сколько я его знал, даже в самые неподходящие моменты он появлялся в темных отутюженных костюмах и белых рубашках. На его худом, красивом лице, как всегда, трудно было что-то прочесть, но я видел, что он постепенно теряет терпение.

А убийца молчал…

Два часа назад, в ноль тридцать, дежурный по городу получил сигнал от работяг, выезжавших ночью на ремонт линии газопровода, что со стороны «бульника» слышны крики. Машина АП-7 прибыла на место через восемь минут. Патрульные немного покрутились на «УАЗике», ничего подозрительного не увидели, а когда собирались возвращаться, свет фар упал на сам «бульник» – так горожане прозвали большой древний валун с выбитыми на нем доисторическими символами.

Убийца в синей робе лежал, уткнувшись лицом в траву. Одна его рука обломанными ногтями скребла землю, в другой был зажат нож с острым длинным лезвием. На самом «бульнике» распластался истерзанный труп. Ярость, с которой его кромсали, не укладывалась в голове. На убитом была монашеская ряса, точнее, то, что от нее осталось – изрезанные, залитые кровью лоскуты.

– Будешь ты говорить или нет?! – взорвался-таки Володька, хлопнув ладонью по столу.

– По-моему, у него крыша поехала, – предположил я.

– Наверное… Желтый дом по нему горькими слезами плачет. Такое сотворить…

Неожиданно, нечеловеческим усилием преодолевая огромное сопротивление, убийца разогнулся и уставился на меня. Этот человек, по виду типичный бродяга с явно нарушенной психикой, имени которого мы не знали, смотрел на меня совершенно ясным, пронзительным взором. В глазах его не было и тени безумия, а были глубина, проницательность, да еще что-то такое, чему и названия нет. Сдавленно, едва шевеля губами, он произнес:

– Я узнал тебя, воин… Торопись, у тебя мало времени-Уже снята вторая печать… Через три дня ты умрешь… Возьми меч… В моем жилище… Иначе умрешь, С… Сергей.

Он поднял руку, то ли пытаясь указать на что-то, то ли желая вцепиться в меня скрюченными пальцами, но силы оставили его, и он сполз на пол. Не упал, а именно сполз, будто из него выдернули скелет, и он теперь растекался бесформенной массой по полу. Тьфу, ну и ассоциации…

– Отрубился, мать его! – Володька вскочил, нагнулся над убийцей, провел рукой над ртом, пощупал пульс на шее. – Живехонек… Во артист!

– Артист, – кивнул я.

Что-то в словах бродяги было такое, что продирало холодным ветром. Отчего верилось в их правдивость. Откуда он узнал мое имя? При нем никто меня по имени не называл. Вот чертовщина какая! Звучит это достаточно дико, но я поверил его словам. Поверил не умом, но сердцем…

– Не знаю, что и сказать, – пожал плечами врач, когда бродягу на носилках заталкивали в «скорую», приткнувшуюся во дворе УВД. – На припадок, каталепсию, реактивное состояние не похоже. Пульс, мышечные реакции в норме. Но мозг не работает. Будто от сети отключили… Кто он хоть?

– Не знаю, – пожал плечами Володька. – Но завтра он будет самым известным человеком в городе.

Он прав. Шум завтра пойдет на всю Россию. Только что мои оперативники установили личность погибшего. В монастыре в десяти километрах от города пропал монах Иоанн. Можно представить, как вцепятся в эту новость стервятникижурналисты. И это после ряда громких убийств священнослужителей в разных концах страны. Ох, беда…

– Чтоб глаз не спускали, – проинструктировал я старшину и сержанта. – Вы бы видели, что он с монахом сотворил. Ножом раздробил кости. Медик сказал, что сила для этого нужна чудовищная… Так вот, как врачи его откачают, пристегнуть наручником к кровати. Пусть потом кто угодно кричит о нарушении прав личности. Мой приказ. Ясно?

– Так точно, – поморщился сержант, которого не вдохновляла перспектива провести ночь в одной комнате с маньяком…

Когда все утихло, и мы остались одни, стрелки часов подползали к половине пятого. Володька сидел в кресле, дымя трубкой. Трубка – это, как сейчас говорят, часть его имиджа. Тоже мне Шерлок Холмс.

Я стоял у окна. Внизу ветер кружил над асфальтом мусор и обрывки газет. Маленький смерч, будто живой, полз по тротуару. Занималась заря. Здание УВД располагалось на возвышенности, с четвертого этажа открывался вид почти на весь город – на его неровный, изломанный островерхими крышами, заводскими трубами, покосившимися колокольнями и иглой телебашни силуэт.

Я ненавидел этот город. Я ощущал в нем врага. Мне всегда казалось, что он наполнен черной зловещей энергией, но никогда я еще не чувствовал ее с такой силой, как сейчас. Я ненавидел город всей душой, поскольку за его зевотными монотонными буднями, за тягучей провинциальной скукой можно было различить его звериный оскал, ибо в нем жило мутное, мощное ЗЛО. Кому, как не мне, начальнику уголовного розыска, это знать.

Город из года в год занимал первое место в регионе по насильственной преступности. Специалисты пытались изучать причины (а какие тут причины – город как город), власть предержащие снимали стружку с правоохранительных органов – и все без каких бы то ни было результатов. Ничего не помогало. Ладно, если бы расцвела организованная преступность, заправляли здесь бы мафиозные кланы – так ничего подобного. Преступления все больше бытового характера, обычная житейская гнусь. Муж отрезал голову жене и застрелил из зарегистрированного охотничьего ружья «ИЖ» своих двоих маленьких детей… Хронический алкоголик полил сожительницу спиртом «Рояль» и поджег… Двое двенадцатилетних мальчишек из анатомического интереса придушили одноклассницу. И далее в том же духе. Без серьезной причины, по дури, по пьяни да от тоски творились воистину жуткие действа. Иногда у меня возникало ощущение, будто какая-то темная сила здесь наполняет людей злобой и собирает обильную кровавую жатву.

А иногда мне начинало казаться, что я остался один на один с городом, помощи ждать неоткуда, и остается надеяться только на себя в той смертельной схватке, в которую я рано или поздно вступлю с ним. С ностальгией вспоминался мне сельский райотдел, начальником которого я работал всего каких-то три года назад. Народ там больше дрался не по злобе и ненависти, а чтобы интересно провести время, убивали друг друга редко, крали в основном свиней и фермерский инвентарь. Здесь все по-иному.

Город не уставал наносить мне удары. Именно здесь от меня ушла жена, с которой я прожил десять лет. Здесь в меня стреляли из обрезов, тыкали ножами. Здесь двое подонков, уложивших насмерть солдата из войсковой части и завладевшие его автоматом, убили моего заместителя и друга Сашу Лагутина, а потом я при задержании расстрелял их как бешеных собак из АКМа… Да мало ли что было. Этот город – мой крест, и ношу сию мне не переложить ни на чьи плечи…