— Ваш сын задал, мне точно такой же вопрос, — сказала она, — и у меня был для него только один ответ; только один ответ есть у меня и для вас. Я предложила, чтобы мы разошлись, потому что размышление убедило меня, что и для его и для моего блага будет лучше взять назад опрометчиво данное слово и предоставить ему свободу сделать другой выбор.

— Что же сделал мой сын? — настаивал мистер Эблуайт. — Я имею право это знать. Что сделал мой сын?

Она так же упорно стояла на своем.

— Вы получили единственное объяснение, которое я считаю необходимым дать ему или вам, — сказала она.

— Говоря попросту, вам заблагорассудилось, мисс Вериндер, легкомысленно играть чувствами моего сына!

Рэчел помолчала с минуту; сидя позади нее, я слышала, как она вздохнула. Мистер Брефф взял ее руку и пожал. Собравшись с силами, она ответила мистеру Эблуайту так же смело, как прежде.

— Мое поведение дало пищу еще худшим кривотолкам, — сказала она, — и я терпеливо перенесла их. Прошло то время, когда вы могли бы оскорбить меня, назвав легкомысленной кокеткой…

Она говорила с такой горечью, что я подумала, не пришла ли ей в голову скандальная история Лунного камня.

— Мне больше нечего сказать, — устало прибавила она, не обращаясь ни к кому из нас в отдельности, отвернувшись от всех и глядя в ближайшее к ней окно.

Мистер Эблуайт вскочил и так сильно отодвинул свой стул, что тот опрокинулся и упал.

— А мне есть что сказать! — объявил он, стукнув по столу ладонью. — Я скажу, что если сын мой не чувствует этого оскорбления, то чувствую я.

Рэчел вздрогнула и взглянула на него с внезапным удивлением.

— Оскорбление? — повторила она. — Что вы хотите этим сказать?

— Оскорбление! — повторил Эблуайт. — Я знаю, по какой причине, мисс Вериндер, вы нарушили обещание, данное моему сыну. Я знаю это так же хорошо, как если бы вы сами признались в ней. Ваша проклятая фамильная гордость наносит оскорбление Годфри, как оскорбила она и меня, когда я женился на вашей тетке. Ее родные, ее нищие родные показали ей спину за то, что она вышла за честного человека, своими руками составившего себе состояние. Предков у меня не было. Я не происхожу от головорезов и мошенников, живущих воровством и убийством. Я не могу указать время, когда у Эблуайтов не было рубашки на теле и когда они не умели подписать своего имени. Ага, я не годился для Гернкастлей, когда я женился! А теперь сын мой не годится для вас. Я давно это подозревал. В вас заговорила кровь Гернкастлей, моя милая! Я давно это подозревал.

— Весьма недостойное подозрение, — заметил Брефф. — Удивляюсь, как у вас хватило мужества высказать его.

Прежде чем мистер Эблуайт успел найти слова для ответа, Рэчел заговорила тоном самого оскорбительного презрения.

— Не стоит обращать на это внимания, — сказала она стряпчему. — Если он думает так, предоставим ему думать, как он хочет.

Из багрового мистер Эблуайт сделался синим. Он задыхался и едва переводил дух; он глядел то на Рэчел, то на Бреффа с таким бешенством, словно не знал, на кого из них прежде напасть. Жена его, до сих пор бесстрастно обмахивавшаяся веером, испугалась и попыталась, совершенно безрезультатно, успокоить его. Во время всего этого прискорбного разговора меня неоднократно охватывал внутренний порыв вмешаться и сказать несколько проникновенных слов, но я удерживалась из опасения возможных последствий — опасения, недостойного христианки и англичанки, стремящейся не к тому, чего требует малодушное благоразумие, а к тому, что нравственно справедливо. Видя, до чего дошло теперь дело, я встала, поставив себя выше всяких соображений о приличии. Если бы я собиралась возражать собственными, смиренно придуманными мною доводами, быть может, я еще поколебалась бы. Но печальное домашнее несогласие, которого я теперь была свидетельницей, было чудно и прекрасно предусмотрено в корреспонденции мисс Джен-Анн Стампер — письмо тысяча первое на тему «Семейный мир». Я вышла из моего укромного уголка и раскрыла драгоценную книгу.

— Любезный мистер Эблуайт, — сказала я, — одно только слово!

Когда, встав, я привлекла к себе внимание всего общества, я могла заметить, что мистер Эблуайт собирается сказать мне что-то грубое. Мои дружеские слова, однако, остановили его. Он вытаращил на меня глаза с языческим удивлением.

— Позвольте мне, — продолжала я, — как искренней доброжелательнице и другу, как женщине, давно привыкшей пробуждать, убеждать, приготовлять, просвещать и укреплять других, — позвольте мне взять на себя вполне простительную вольность успокоить вашу душу.

Он начал приходить в себя; он готов был разразиться гневом, и разразился бы, будь на моем месте всякий другой. Но мой голос (обыкновенно кроткий) обладает высокой нотой в важных случаях жизни. В данном случае я испытывала неотступное призвание говорить самым высоким голосом. Я поднесла к нему мою драгоценную книгу и указала пальцем на открытую страницу.

— Не к моим словам! — воскликнула я в порыве горячего усердия. — О, не предполагайте, что я требую внимания к моим смиренным словам! Манна в пустыне, мистер Эблуайт! Роса на засохшей земле! Слова утешения, слова благоразумия, слова любви — блаженные, блаженные, блаженные слова мисс Джен-Анн Стампер!

Тут я остановилась, потому что у меня захватило дыхание. Прежде чем я успела опомниться, это чудовище в человеческом образе бешено закричало:

— К… мисс Джен-Анн Стампер!

Я не могу написать ужасное слово, какое заменено здесь точками. Я вскрикнула, когда оно сорвалось с его губ; я бросилась к моему ридикюлю, лежавшему на боковом столике; я высыпала из него все мои трактаты; я схватила один трактат о нечестивых ругательствах, под названием «Умолкните во имя неба!» и подала ему с выражением отчаянной мольбы. Он разорвал его и швырнул в меня через стол. Все вскочили в испуге, не зная, что произойдет дальше. Я тотчас села в свой угол. Однажды был такой случай, почти при подобных же обстоятельствах, когда мисс Джен-Анн Стампер схватили за плечи и вытолкали из комнаты. Я ожидала, вдохновляемая ее мужеством, повторения ее мученичества.

Но нет, этого не случилось. Прежде всего он обратился к своей жене:

— Кто, кто, кто, — забормотал он в бешенстве, — пригласил сюда эту дерзкую ханжу?

Прежде чем тетушка Эблуайт успела сказать слово, Рэчел ответила за нее:

— Мисс Клак в гостях у меня.

Слова эти произвели странное действие на мистера Эблуайта. Они вдруг превратили его из человека, пылавшего гневом, в человека, одержимого ледяным презрением. Всем сделалось ясно, что Рэчел сказала что-то такое, — как ни кроток и ясен был ее ответ, — что, наконец, дало ему преимущество над нею.

— Ах, так! — сказал он. — Мисс Клак здесь у вас в гостях, в моем доме?

В свою очередь, Рэчел вышла из терпения; лицо ее вспыхнуло, а глаза гневно засверкали. Она обернулась к стряпчему и, указав на мистера Эблуайта, спросила надменно:

— Что он хочет этим сказать?

Мистер Брефф вмешался в третий раз.

— Вы, кажется, забываете, — обратился он к мистеру Эблуайту, — что вы наняли этот дом для мисс Вериндер как ее опекун…

— Сделайте одолжение, не торопитесь, — перебил мистер Эблуайт, — мне остается сказать одно последнее слово, которое я давно бы сказал, если бы эта… — он посмотрел на меня, придумывая, какое гнусное название должен он дать мне, — если бы эта отъявленная старая дева не перебила нас. Позвольте мне сказать вам, сэр, что если мой сын не годится в мужья мисс Вериндер, то я не думаю, чтобы и его отец годился ей в опекуны. Прошу вас понять, что я отказываюсь от опекунства, предложенного мне в завещании леди Вериндер. Говоря юридическим языком, я слагаю с себя звание опекуна. Этот дом был нанят на мое имя. Я беру всю ответственность за этот наем на себя. Это мой дом. Я могу его оставить или отдать внаймы, как хочу. Я не желаю торопить мисс Вериндер. Напротив, я прошу ее увезти отсюда свою гостью и свои вещи только тогда, когда это будет для нее удобно.