Когда мы подъехали к крыльцу, стук молотка известил нас, что дело кипит.

Беттередж, надевший по этому случаю красный рыбацкий колпак и зеленый передник из бязи, встретил нас в передней. Увидев меня, он вынул записную книжку и карандаш и потом упрямо записывал все, что я ему говорил. Куда бы мы ни смотрели, мы находили, как и предсказывал мистер Блэк, что работа подвигается так быстро и так разумно, как только можно было пожелать. Но в нижнем зале и в комнате мисс Вериндер многое еще нужно было сделать; казалось сомнительным, будет ли дом готов к концу недели.

Поздравив Беттереджа с достигнутыми успехами (он упорно хватался за карандаш каждый раз, как только я раскрывал рот, отказываясь в то же время обратить хотя бы малейшее внимание на слова мистера Блэка) и обещав приехать опять дня через два, мы уже собирались выйти из дома черным ходом. Но, прежде чем мы вышли из нижнего коридора, Беттередж остановил меня, когда я проходил мимо двери его комнаты.

— Могу ли я сказать вам слова два наедине? — спросил он таинственным шепотом.

Я, разумеется, согласился. Мистер Блэк вышел подождать меня в саду, а я прошел с Беттереджем в его комнату. Я ожидал просьбы о каких-нибудь новых уступках вслед за чучелом сарыча и купидоновым крылом. Но, к моему величайшему удивлению, Беттередж положил руку на стол и задал мне странный вопрос:

— Мистер Дженнингс, знакомы ли вы с «Робинзоном Крузо»?

Я ответил, что читал «Робинзона Крузо» в детстве.

— И с того времени не читали? — спросил Беттередж.

— С того времени не читал.

Он отступил на несколько шагов и посмотрел на меня с выражением сострадательного любопытства и суеверного страха.

— Он не читал «Робинзона Крузо» с детства, — сказал Беттередж, говоря сам с собой. — Посмотрим, какое впечатление произведет на него «Робинзон Крузо» теперь!

Он открыл шкаф, стоявший в углу, и вынул грязную, истрепанную книгу, от которой сильно запахло табаком, когда он стал перелистывать страницы. Найдя нужное место, он попросил меня подойти к нему, бормоча про себя все тем же таинственным голосом.

— Что касается этого вашего фокус-покуса с лауданумом и мистером Фрэнклином Блэком, — начал он, — пока рабочие в доме, обязанности слуги берут в моей душе верх над чувствами человека. Когда рабочие уходят, чувства человека берут верх над долгом слуги. Очень хорошо. Прошлой ночью, мистер Дженнингс, в голове у меня крепко засело, что это ваше новое медицинское предприятие кончится дурно. Если бы я поддался тайному внушению, я своими руками снова унес бы мебель из комнат и на следующее утро разогнал бы рабочих.

— С удовольствием узнаю из того, что́ я видел наверху, — сказал я, — что вы устояли против тайного внушения.

— «Устоял» — не то выражение, — ответил Беттередж. — Я боролся, сэр, с безмолвными побуждениями души моей, толкавшими меня в одну сторону, и писанными приказаниями в моей записной книжке, толкавшими в другую, пока, с позволения сказать, меня не бросило в холодный пот. В этом страшном душевном расстройстве и телесном расслаблении к какому средству я обратился? К средству, сэр, которое ни разу еще мне не изменило за последние тридцать лет и даже больше — к Этой Книге!

Он ударил по книге ладонью, и при этом по комнате распространился еще более сильный запах табака.

— Что я нашел здесь, — продолжал Беттередж, — на первой же открытой мной странице? Страшное место, сэр, на странице сто семьдесят восьмой: «С этими и многими тому подобными Размышлениями я впоследствии поставил себе за правило, что, когда бы ни нашел я эти тайные Намеки или Указания в Душе моей, внушающие мне делать или не делать какое-либо предстоящее мне Дело, идти или не идти предстоящим мне путем, я никогда не премину повиноваться тайному внушению». Не сойти мне с места, мистер Дженнингс, это были первые слова, бросившиеся мне в глаза именно в то самое время, когда я шел наперекор тайному внушению! Вы не видите в этом ничего необыкновенного, сэр?

— Я вижу случайное стечение обстоятельств — и более ничего.

— Вы не чувствуете ни малейшего колебания, мистер Дженнингс, относительно этого вашего предприятия?

— Ни малейшего.

Беттередж пристально и молча посмотрел на меня. Он захлопнул книгу, запер ее опять в шкаф чрезвычайно старательно, повернулся и опять пристально посмотрел на меня. Потом заговорил.

— Сэр, — сказал он серьезно, — многое можно извинить человеку, который с детства не читал «Робинзона Крузо». Желаю вам доброго утра!

Он отворил дверь с низким поклоном и оставил меня одного искать дорогу в сад. Я встретил мистера Блэка, возвращавшегося в дом.

— Можете не рассказывать мне, что с вами случилось, — сказал он. — Беттередж пустил в ход свой последний козырь: он сделал новое пророческое открытие в «Робинзоне Крузо». Уважили вы его любимую фантазию?.. Нет? Вы показали ему, что не верите в «Робинзона Крузо»? Мистер Дженнингс, вы упали во мнении Беттереджа настолько низко, насколько это возможно. Можете теперь говорить и делать, что вам угодно, — вы увидите, что он не захочет терять с вами слов.

Июня 21. Сегодня в моем дневнике достаточно будет короткой записи.

Мистер Блэк никогда еще не проводил такой плохой ночи. Я был вынужден, против своей воли, прописать ему лекарство. На людей с такой чувствительной организацией, как у него, лекарства действуют, к счастью, очень быстро. Иначе я боялся бы, что он окажется совершенно без сил, когда наступит время для опыта.

Что до меня самого, то после небольшого перерыва в болях за последние два дня у меня снова сделался сегодня утром припадок, о котором не скажу ничего, кроме того, что он заставил меня вернуться к опиуму. Закрываю эту тетрадь и отмериваю себе полный прием — пятьсот капель.

Июня 22. Наши надежды сегодня возросли. Нервное напряжение мистера Блэка заметно уменьшилось. Он немного поспал прошлую ночь. Моя ночь по милости опиума была ночью человека оглушенного. Не могу сказать, что я проснулся нынешним утром; более подходящее выражение будет, что я пришел в себя.

Мы подъехали к дому посмотреть, все ли приведено в прежний вид. Завтра, в субботу, все будет закончено. Как предсказал мистер Блэк, Беттередж не выставил больше никаких новых препятствий. С начала до конца он сохранял зловещую вежливость и молчаливость.

Мое медицинское предприятие (как его называет Беттередж) должно теперь неизбежно быть отложено до понедельника. Завтра вечером работники задержатся в доме до ночи. На следующий день установленная тирания воскресного дня, одно из учреждений этой свободной страны, так распределила поезда, что невозможно пригласить кого-нибудь приехать к нам из Лондона. До понедельника остается только внимательно наблюдать за мистером Блэком и держать его, если возможно, в точно таком состоянии, в каком я нашел его сегодня.

Я уговорил его написать мистеру Бреффу и настоять, чтобы тот присутствовал в качестве свидетеля. Я нарочно выбрал стряпчего, потому что он сильно предубежден против нас. Если нам удастся убедить его, мы сделаем нашу победу неоспоримой. Мистер Блэк написал также сыщику Каффу, а я послал несколько строк мисс Вериндер. С ними и со старым Беттереджем, который представляет собой очень важное лицо в семействе, у нас будет достаточно свидетелей, и мы обойдемся без миссис Мерридью, если миссис Мерридью настоит на том, чтобы принести себя в жертву мнению света.

Июня 23. Прошлую ночь мне опять пришлось расплачиваться за прием опиума. Нужды нет, я должен терпеть это, пока понедельник не наступит и не пройдет.

Мистер Блэк опять не совсем здоров сегодня. Он признался мне, что в два часа утра открыл ящик, в который спрятал сигары. Ему стоило больших усилий запереть его снова. После этого он выбросил ключ из окна. Сторож принес его сегодня утром, найдя на дне пустой цистерны. Я взял этот ключ себе до будущего вторника.

Июня 24. Мистер Блэк и я сделали продолжительную прогулку в открытой коляске. Мы оба почувствовали благотворное влияние мягкого летнего воздуха. Я обедал с ним в гостинице. К великому моему облегчению, он, расстроенный и взволнованный сегодня утром, крепко проспал два часа на диване после обеда. Теперь, если он и проведет плохо еще одну ночь, я уже не боюсь последствий.