— Борис Федорович приказал. По его воле, не по своей… крикнул он.

— А-а! Борис Федорович!

Вмиг и он, и Качалов были смяты толпой. Их били чем попало, топтали ногами. Скоро их тела представляли бесформенную кровавую массу.

Осип Волохов укрылся в доме Михайла Битяговского. Его схватили, привели к тому месту, где лежал царевич, вымучили признание и убили. Михайло Битяговский не испугался народного смятения. Прежде всего он попытался унять пономаря, бившего набат; когда это не удалось, он явился к трупу царевича.

— Чего вы? Ошалели, что ль? Цареви. ч сам себя заколол в' припадке, — грубо крикнул он толпе.

— Бей его, душегуба! Бей злодея! — раздались крики.

Целый град камней осыпал его. Спасаясь от каменного

града он вбежал во дворец. За ним вломились туда и убили. Убили также слуг Михайла Битяговского, трех местных жителей, водивших с ним знакомство, и «женку юродивую», жившую в его доме.

XIX. КАРА

— Что долго не шел, Тихонушка? Я ждала, ждала.

— Прости, голубка. Заговорился тут с приятелем, — ответил Анне Григорьевне Тихон Степанович. — Скучала?

— Еще бы нет. Да, признаться, мне теперь часто скучно бывает.

— Давно ли?

— С той поры, как в Углич перебрались. Все я жду словно беды какой.

— Э, полно! Чем в Угличе хуже Москвы?

— Ой, хуже! Там нас в саду кто заприметить мог? А не в саду, так еще лучше, в светелке моей, куда тебя тайком Марфуша проводила. А здесь, глянь — место открытое, чуть не за версту нас видно. В дом же тебе пробираться и думать нечего — тесно живем теперь, в каждом углу по холопу ютится. Пока еще ничего, а как зима придет…

— До зимы еще далеко…

— Далеко, далеко, а все подумывать надо. Знаешь, надо нам как-нибудь иначе устроиться. Сдается мне, что старый Семен что-то заприметил,

— Да неужели? — с беспокойством промолвил Топорок.

— Да… Все он за Марфушей присматривает. Чуть та со двора, он сейчас: «Ты куда?»

— Может, он так.

— Не таковский он, чтобы так.

— Гм… Чтой-то, слышишь, никак сполох бьют?

— Да, да…

— Должно, пожар где-нибудь.

Они замолчали и обернулись в ту сторону, откуда несся набат.

— Здорово трезвонят, надо будет потом узнать, в чем дело… — сказал Тихон Степанович, оборачиваясь, и не договорил. — Смотри! Идет! — почти крикнул он.

Анна Григорьевна вздрогнула и тоже обернулась: в нескольких саженях от них шел Лука Филиппович с Семеном и Прошкой. Старик не кричал, не бранился, он молча смотрел на них, но этот взгляд был таков, что боярыня в ужасе прижалась к Тихону Степановичу, у которого холодная дрожь пробегала по телу.

Они словно оцепенели и не двигались.

Стрешнев подошел к ним, не прибавляя шага.

— Здравствуй, Тихон Степанович. Что ж, здравствовать- ся не хочешь? — сказал он.

— Здравствуй, Лука Филиппович, — пробормотал Топо- рок.

— Ну, что? Понравилась ли моя женка? Да, да, она хороша… И лицом смазлива, и телом крупичата… Да, да… А только змея она подлая! Змея! — крикнул старик, вдруг затрясшись всем телом от гнева. — Я ли ее не ласкал, я ли ее не дарил? — продолжал он, — как собака, ей в очи смотрел, всякую прихоть ее исполнял. И на! Обманула меня, опозорила… Честь моя где, честь? Отдай мне ее, проклятая!

Он схватил боярыню за плечо и рванул к себе. Топорок загородил ее.

— Убей прежде меня, Лука Филиппович. Пока жив, в обиду не дам, — сказал молодой боярин.

— По гроб, стало быть, полюбилась? — насмешливо спросил Стрешнев.

— Да, по гроб, — ответил Тихон Степанович

— Можно ль голубков таких разлучать? Вместе вам надо и в могилу идти… Эй, Прошка! Скрути их!

Холоп не заставил повторять приказа. Взяв от Семена веревки, он подошел к Топорку. Тот вздумал было с ним бороться — и через минуту лежал связанным на земле — с Прошкой бороться было под силу разве медведю.

Перед боярыней холоп остановился в нерешимости. Анна Григорьевна глядела обезумевшими от ужаса глазами и тряслась, как в лихорадке. Во все время она не могла вымолвить ни слова.

— Чего стал? Вяжи ее! — послышался приказ Луки Филиппович, и Прошка «скрутил» боярыню.

— Рой яму! — приказал потом боярин.

Земля была рыхлая: заступ Прошки выбрасывал целые глыбы. Стрешнев стоял над ним и смотрел, как угбулялась яма.

— Довольно, — сказал он, когда была вырыта яма аршина в два. — Клади их теперь туда рядком.

— Как, то-ись? — недоумевая, спросил Прошка.

— А так — возьми, да и положь. Ну-ну, поворачивайся!

— Боярин! Смилуйся! — промолвил холоп.

— Лука Филиппович! Не бери греха на душу! — присоединился к его просьбам Семен.

— Молчать! — свирепо крикнул боярин. — Делай, как приказываю!

Прошка, чуть не плача, опустил в яму сперва Тихона Степановича, потом рядом с ним боярыню.

— Лука!.. Ради Христа!.. Пощади!., простонала она.

Стрешнев склонился над ямой.

— А ты щадила меня! А? Подлая! Проклятая! Прошка, заваливай! Что, Тихон Степанович, любо с милой своей лежать?

И, встретив полный ужаса взгляд молодого боярина, старик расхохотался, а потом еще раз крикнул Прошке:

— Заваливай!

Холоп копнул раз-другой и отбросил заступ.

— Хоть зарежь, не стану! — воскликнул он.

— Трус! — презрительно промолвил боярин и сам схватил заступ.

Дикий вопль вырвался из могилы. Лука Филиппович не обратил на него внимания. С ним делалось что-то необыкновенное. Он скрежетал зубами, плевался от ярости. На его губах выступила пена. Семен и Прошка с ужасом смотрели на него. Глыба за глыбой падала в могилу и, по мере того как слой земли утолщался, затихали вопли. Настал момент, когда вопли совсем смолкли; в гробовой тишине слышался только лязг заступа о землю и бормотанье боярина, да из города доносились беспорядочные звуки набата.

Яма заполнилась вровень с землей. Лука Филиппович бросил заступ, принялся утаптывать землю.

Вдруг он остановился и неистово расхохотался.

— Конечно! Нет жены, нет змеи! Ха-ха-ха!

Холопы стояли бледные как полотно. А Стрешнев продолжал хохотать. Лицо его багровело, глаза наливались кровью.

— Нет жены! Нет змеи! — почти хрипел он.

Вдруг его голос оборвался, и он как сноп упал на землю. Прошка и Семен подбежали к нему. Боярин лежал, закатив гдаза, и хрипел.

Прошка приподнял его и стащил с могилы.

— Неси в дом живей! — сказал Семен.

— Шалишь! Наперед надо их отрыть, — ответил холоп и принялся могучими ударами заступа раскидывать землю. Когда заживо погребенных вынули из могилы, Анна Григорьевна была уже мертва; Тихон Степанович был без чувств, но его удалось вернуть к жизни.

Стрешнев скончался в то время, когда Прошка нес его к дому.

Несколько дней спустя угличане с удивлением оглядывались на направлявшегося к городским воротам человека, молодого лицом, но с совершенно седыми волосами. Человек этот был Тихон Степанович покидавший Углич.

XX. ДРУЖЕСКАЯ УСЛУГА

— Горе это или радость? — задал себе вопрос Борис Федорович Годунов, когда выслушал известие о погибели царевича Димитрия. — Вернее всего — горе пополам с радостью, — решил он.

Надо было так действовать, чтобы горе совсем соскочило прочь, и осталась одна радость — радость человека, увидевшего, что преграда, занимавшая его путь, сама собою пала. Приходилось действовать умело — малейший ложный шаг, и вышло бы обратное: радость была бы побеждена горем. Борис Федорович решился на смелый поступок: он захотел заставить самих своих врагов послужить ему на благо.

— Князь Василий Иванович! — сказал он Шуйскому, затворившись наедине с ним. — Слышал, чай, что в Угличе совершилось?

— Злое дело совершилось, Борис Федорович, злое дело! — промолвил Шуйский.

— Злое дело? Какое?

— Убили царевича, дите малое, извели царский корень.

— Убили? Кто убил? — спокойно спрашивал Годунов.

Молния блеснула в его очах и потухла.