Тилькенс машет на него рукой.

— Не думай, что это легко! То, что здесь происходит, не похоже на обычные беспорядки.

Он берет стакан и одним духом опоражнивает его. Затем подходит к окну и долго смотрит на пышущий зноем плац.

Вечером он ведет Лотэра к сараям, в которых содержатся пленные.

Сто тридцать четыре человека, в большинстве своем женщины, которых надсмотрщики согнали сюда из близлежащих деревень. Раскаленный сарай из гофрированной жести набит до отказа. Оттуда разит такой нестерпимой вонью, что двое часовых, стоящих с винтовками па посту у запертых дверей сарая, отошли от него к противоположному дому. Когда Тилькенс приказывает им отпереть сарай, их лица расплываются в усмешке. С трудом удается им вытащить тяжелый засов.

— Черт побери! Какие-то скелеты, — вполголоса, сквозь зубы цедит Лотэр, оглядывая темнокожих, задыхающихся от страха и вони людей, которые протискиваются к дверному проему и жадно глотают свежий вечерний воздух.

— Зачем ты навязал себе на шею этот сброд?

Тилькенс пожимает плечами.

— Я их отпущу, как только получу каучук, который мне недодали в их деревнях, — другого способа у меня нет. Мне один полковник в Боме порекомендовал это средство.

И, немного помолчав, добавляет:

— Восемнадцать уже отдали богу душу.

— Ты их ничем не кормишь?

— Один раз в день им дают воду и несколько маисовых лепешек. А то они слопают друг друга.

Из сарая доносятся глухие всхлипывания. Жалобно плачет ребенок. Люди продолжают, толкаясь, протискиваться поближе к двери.

— Ну-ну! Не так быстро, — замечает Тилькенс.

Он подзывает часовых. Они подбегают к сараю и принимаются прикладами отгонять людей от двери. Раздаются стоны, кто-то жалобно вскрикивает; толпа пленных отшатывается в глубь помещения. Одна из женщин падает, обливаясь кровью; ее оттаскивают.

Тилькенс подходит к двери. Лотэр неохотно следует за ним, стараясь не дышать.

У стены сарая лежит мужчина. Он гол, ноги скованы цепью. На груди резко обозначились ребра, Живот у него втянут, острые ключицы чуть ли не упираются в подбородок, а конечности высохли и напоминают палки, на которых сучками выдаются вспухшие суставы.

Лотэр вглядывается в лицо этого человека, отвернувшегося от света. В темноте лишь лихорадочно блестят белки воспаленных глаз.

— Ну? Ты не передумал? — громко спрашивает Тилькенс на диалекте абу-буа. — Хочешь вернуться в свою деревню? Будешь еще сопротивляться?

Белые пятна глаз исчезают, вместо них сверкают зубы. Тилькенс прислушивается. Потом спрашивает:

— Ты меня слышишь?

Но человек, лежащий у стены, безмолвен и недвижим.

— Кто это? — спрашивает Лотэр.

С гримасой отвращения Тилькенс выходит из сарая.

— Заприте дверь!

Он и Лотэр идут назад к дому.

— Это Бамбара. Их царек! Это он поднял бунт.

— Вот как!

— Это он их всех подговорил, собака!

— Почему бы тебе не взять веревку да не повесить его?

Тилькенс отмахивается.

— Сначала надо покончить с беспорядками! Стоит мне сейчас вздернуть их главаря, через два дня восстанут все деревни в округе.

— Так, значит, не все участвуют в мятеже?

— На юге пока спокойно. Да какое это имеет значение! Завтра все может измениться…

Ночь спускается на землю.

Из казармы раздается гул голосов.

В комнате Тилькенса друзья еще долго сидят, беседуя при свете керосиновой лампы.

Утром патрульные приносят в форт трупы четырех солдат из племени бангала.

Их застывшие, покрытые пылью и запекшейся кровью лица так изменились, что Тилькенс с трудом узнает в них своих надсмотрщиков, которых он во время последней проверки южных районов оставил в деревне Лунда.

Старший патруля, чернокожий сержант, докладывает, что нашел деревню пустой, но при попытке углубиться в лес был обстрелян.

Тилькенс хватает Лотэра за плечо.

— Ну, что я говорил? Теперь и эти начинают заваруху!

После того как солдаты, сбежавшиеся на плац, чтобы поглазеть на трупы, по приказу Лотэра возвращаются в казарму за оружием, Тилькенс с Лотэром тоже идут в дом и спешно готовятся к выступлению в поход.

Полчаса спустя к берегу пристает большой паровой катер, поднявшийся вверх по реке Руби. На корме у него полощется по ветру синий флаг государства Конго. Тилькенс изумленно глядит на опрятного белолицего лейтенанта, который появляется в воротах. Обменявшись приветствием с начальником форта, он после короткого разговора следом за ним входит в дом.

— Меня зовут Лакруа, — говорит он, слегка поклонившись в сторону Лотэра. — Месье Тилькенс только что сообщил мне, что вы тоже здесь, господин капитан.

Лотэр разглядывает его.

Лейтенант молод, удивительно молод, отмечает про себя Тилькенс, ему вряд ли перевалило за девятнадцать; он тонок в кости, почти хрупок. Над верхней губой пробивается темный пушок. Глаза смотрят мягко, почти по-девичьи.

— То есть как? Вы что, меня ищете? — спрашивает Лотэр.

Лейтенант протягивает ему письмо. Лотэр медленно вскрывает конверт, разворачивает бумагу, на которой не без удивления замечает правительственную печать, и углубляется в чтение.

Тилькенс с любопытством наблюдает за ним.

— От генерал-губернатора, — произносит наконец Лотэр.

Глаза его беспокойно бегают.

— Что-нибудь неприятное? — спрашивает Тилькенс.

— Из-за Стокса…

— Та-а-ак.

Потом поворачивается к лейтенанту.

— Значит, вы прибыли из Бомы?

— Прямым ходом. Мне приказано сопровождать господина капитана до Бомы.

Тилькенс опять бросает взгляд на Лотэра и наконец спрашивает:

— Ну, как же быть?

— Я поеду. Тебе придется справляться здесь самому, — быстро овладев собой, отвечает Лотэр. — Я оставлю тебе моих негров… Гм… Хотелось бы только знать…

Комкая письмо своей огромной ручищей, он вскидывает голову.

— Лейтенант Лакруа! Что вам известно об этом письме?

Лейтенант озадаченно поворачивается к нему.

— Я хочу сказать — вы знаете, о чем там речь?

— Господин капитан! — оскорбленно вспыхивает Лакруа.

— Но ведь вам, наверно, дали какое-то приказание, поручение, что ли?

— Мне приказано сопровождать вас до Бомы. Больше ничего.

Вмешивается Тилькенс.

— Вы прибыли на паровом катере? На нем ведь может уместиться целая рота. Дело в том, что мы сейчас проводим карательную экспедицию, господин лейтенант. Как раз вниз по течению; все готовы к выступлению, Что вы на это скажете?

— Я с удовольствием помогу вам, — отвечает Лакруа.

Не проходит и часа, как паровой катер, палуба которого битком набита солдатами, уже спускается вниз по течению Руби, мимо мангровых зарослей и темных илистых берегов, из которых, словно огромные медузы, выпирают висячие корни дерева онду.

Над водой стелется сиреневый туман. Офицеры укрылись в каюте подле рубки рулевого.

— Что это генерал-губернатору понадобилось от тебя? — спрашивает Тилькенс у приятеля.

— Пустяки! А на Стокса я оформил протокол.

— Не боишься, что дело может принять плохой оборот?

Лотэр пожимает плечами. Немного спустя он говорит тихо, чтобы Лакруа не разобрал:

— Во всяком случае, у меня больше акций «Анверсуаз», чем у него…

У деревни Лунда катер сбавляет ход и подруливает к берегу. Плоское днище шуршит по песку и ракушкам. Боцман командует что-то двум матросам, появившимся на корме. Ловким броском они зачаливают канат за толстый скрюченный ствол карагача, повисший над водой.

Тут же они бросают с носа второй канат, затягивающийся петлей на корневище мангрового дерева. Карагач и корень гнутся и трещат под тяжестью причаливающего катера. На берег сбрасывают дощатые сходни. С шумом и грохотом спускаются по ним солдаты; офицеры наблюдают за ними, стоя у поручней.

— Смотри, не поддавайся, — говорит Тилькенс, пожимая руку друга.

— Надеюсь, скоро увидимся.

— А ты пока образумь своих черномазых.

— Уж будь спокоен.

Козырнув лейтенанту, Тилькенс спускается на берег к своим солдатам.