На несколько минут воцаряется тишина.

— Вот и нужно всем нам действовать сообща, — предлагает Гопкинс. — Чтоб ни у кого не попало в землю ни единого семени каучукового дерева! Подумайте только, как нам здесь привольно! Дело у всех нас на полном ходу, товар расходится прекрасно, рабочая сила дешевая — ведь малаец доволен и пригоршней риса, да и чего ему еще нужно! Не станем же мы сами рубить сук, на котором сидим! Еще с ума, кажется, не сошли!

Слуга с фитилем, сидящий у края веранды, поднимает голову. Робертс подзывает его.

— Ты что это так уставился? — спрашивает он удивленно.

— Да нет, ничего, туан…

Малаец зажигает цветные фонарики, которыми увешаны все балки и перекладины. На лица ложится тусклый желтоватый отблеск, вино искрится в бокалах. Из-за дома на веранду тоже падает слабый свет, кучера, все еще сидящие кружком, зажгли факелы.

В наступившей тишине раздаются звуки гамеланга.

Робертс раздраженно машет рукой.

Малаец отступает со своим фитилем подальше в тень и снова опускается на корточки.

— Угрюмая скотина! — бормочет Робертс.

Шаутер говорит:

— Гопкинс совершенно прав. Нельзя просто так взять и поджечь плантацию Даллье. Видит бог, я решился бы на это, если бы не…

Он умолкает.

— Ого! — восклицает Робертс, а Паркер с интересом спрашивает:

— Если бы не что?

Шаутер в сердцах отмахивается.

— Во всяком случае, нам нужно держаться дружно! Нужно сделать все, чтобы этой чертовой гевеи не было на наших землях. А я — all right! — я тоже скажу по этому поводу пару теплых словечек в комитете! Вот уж не думаю, чтобы Союз плантаторов оказался совершенно бессильным!

— Договорились! — ставит точку Паркер.

Робертс, который то и дело ожесточенно хлопал себя по шее, говорит:

— Я бы все же предложил перейти в комнату! Москиты, во всяком случае, вредней, чем женщины.

Осушив бокалы, они встают, и Шаутер громко спрашивает:

— Так как же? Договорились?

— Безусловно! — отвечает Гопкинс. — Не о чем тут больше толковать.

И ван Ромелаар подтверждает:

— Верно, не о чем!

С ним соглашаются и остальные. Молчит только Браун. Не произнося ни слова, он направляется вслед за всеми в дом. На его лице глубокое раздумье.

Как и повсюду на Малайском архипелаге, на Малакке жило огромное количество китайцев-иммигрантов. Нескончаемым потоком устремлялись они из Срединной империи на Зондские острова, селились в городах и деревнях, строили хижины, в которых ежедневно возжигали курения перед домашним алтарем, начинали заниматься резьбой по дереву, ткацким, гончарным, дубильным, столярным и плотничьим ремеслом…

К 1881 году почти все кустарные промыслы на архипелаге оказались в их руках. Китайцы вели и всю мелкую торговлю. В какой бы глуши ни затерялся туземный кампонг, в нем обязательно появлялся сначала, один китаец, а вслед за ним и другие. Начиналась меновая торговля, причем китайцы давали за только что собранные свежие плоды дешевые европейские товары; вскоре в кампонге вырастала целая улица лавок, принадлежащих только китайским торговцам и приносящих хороший доход. Игорные притоны в городах и крупных селениях тоже содержались китайскими купцами. Китайские коммерсанты получили в аренду от правительства опиумную монополию. Они открыли китайские театры и наводнили страну китаянками-танцовщицами. Они торговали всем — от драгоценностей до земляных орехов, они управляли поместьями и давали деньги в рост, выжимая последние соки из малайских крестьян. И чем бы они ни занимались, они все делали с одинаковым непоколебимым терпением, с одинаковым непоколебимым усердием. Некоторым из них удалось стать влиятельными коммерсантами с широким кругом знакомств и связей, всегда готовыми взяться за любое выгодное дело. Эти люди ни на йоту не уступали европейским предпринимателям в Британской и Голландской Индии ни своим богатством, ни своей алчностью.

7

В один прекрасный день молодой плантатор Браун садится в коляску и велит кучеру везти его на Ист-Ривер.

Над далекими горными грядами стоит утреннее солнце. С запада надвигаются черные дождевые тучи.

Кучер так вытягивает кнутом желтогривого пони, что тот ржет от боли. Его твердые копытца выстукивают барабанную дробь по дороге. Путь ведет мимо полей и небольших рощиц. Вот экипаж подлетает к кампонгу; у хижин бегают полуголые дети.

Потом они проезжают селение Саррари, где каждые три месяца устраивают ярмарку. Сейчас как раз идут приготовления к торжественному представлению, которое будет дано сегодня, в канун открытия торговли. На краю базарной площади сооружен украшенный гирляндами помост: вечером при свете фонариков на нем под резкие удары анклонга будут танцевать китаянки-танцовщицы.

Первые торговцы уже прибыли в Саррари. Кучер с трудом проезжает между паланкинами, повозками, навьюченными буйволами и кричащими погонщиками.

В нескольких километрах за селением начинается лес. Коляска подпрыгивает на тропе, вьющейся между стволами пробкового дуба, пальм и бананового дерева. Вдруг над самой головой у путешественников раздается оглушительный удар грома, и тотчас с листвы низвергаются потоки воды.

Но проходит немного времени, и солнце снова пронизывает кроны деревьев своими жаркими лучами. Белый туман поднимается от узловатых корневищ, от папоротников, от земли и желтого мха. Коляска объезжает бурелом из наваленных, увитых травой и лианами стволов деревьев. Вчера Браун узнал, что по ту сторону бурелома начинается просека, проложенная в джунглях этим самым «каучуковым плантатором» с Ист-Ривера.

Солнце стоит почти в зените. Показываются первые хижины плантации, гремящие цепями быки, группы деревьев. Браун приказывает кучеру пересечь прогалину. Выпрыгивает из коляски.

У входа в дом управляющего он сталкивается с долговязым человеком.

— Извините, сэр! Вы мистер Даллье?

Оглядев его, долговязый показывает большим пальцем через плечо.

— Он там!

— Видите ли, меня зовут Браун.

— Джонсон, — представляется долговязый.

— А! Управляющий!

Джонсон кивает. Он ведет посетителя внутрь здания, в одну из комнат. Вся обстановка здесь состоит из двух складных стульев, стола и полок с книгами.

— Сию минуту, — говорит он и исчезает.

Через несколько минут входит Даллье. Похоже, он не слишком рад визиту. Когда Браун называет свое имя, тот спрашивает:

— Значит, тоже сосед?

— Совершенно верно. Моя плантация расположена ближе к горам.

— Вы ко мне от мистера Шаутера?

— Что вы!

Браун делает протестующий жест и добавляет:

— Шаутер здесь вовсе ни при чем. Я приехал по своим собственным делам.

Даллье приглашает сесть. Они усаживаются, и Браун начинает разговор.

— Сегодня я впервые попал на ваш участок. Значит, вы собираетесь засадить его исключительно каучуковыми деревьями?

— Я не делаю из этого тайны.

— О вас всякое толкуют.

Браун внимательно рассматривает своего собеседника.

— Я развожу сахарный тростник вот уже два года. В последнее время пришлось сильно понизить цены, вы, вероятно, слыхали, на сахар плохой спрос. Так что я все равно собирался рано или поздно заняться какой-нибудь другой культурой, например кофе. Боюсь только, и оно вскоре подешевеет, ведь его выращивают в других колониях не хуже, чем у нас. Так уж лучше я подыщу какое-нибудь сырье, которое нужно промышленности и не так легко падает в цене…

Он подчеркивает свои слова жестом.

— …Перспективное сырье. Ради такого дела я не побоялся бы в первые годы рискнуть большими средствами.

Даллье поднимает голову.

— Короче говоря, мистер Даллье, — заключает Браун, пристально глядя ему в глаза, — я тоже хочу разводить каучуковые деревья!

— Что ж, момент выбран удачно, — сдержанно замечает Даллье. — Насколько мне известно, правительство бесплатно обеспечивает семенами и квалифицированными специалистами.