И снова раздаются выстрелы, сначала одиночные, затем сливающиеся в непрерывный гул. На этот раз стреляют ближе. Частый сухой лай револьверов, слышный откуда-то с берега реки, словно застывает в жарком воздухе.

Сквозь шум со стороны лагеря доносится резкий протяжный свист: сигнал надсмотрщикам прекратить работу и возвращаться со своими людьми к хижинам.

Фейро, успевший отойти на несколько шагов, бежит назад по тропинке и кричит:

— Кончайте! Кончайте! Оглохли вы, что ли?

Качаясь от усталости, они продираются сквозь кусты. Поднимают своего товарища, немного оправившегося от приступа лихорадки, и плетутся вместе с ним к лагерю. Они удивлены: обычно полковник сзывает их домой перед самыми сумерками, когда люди уже начинают терять сознание от жажды.

Фейро ведет их к складу инструментов, куда каждый вечер, возвращаясь из леса, сдают ножи. Потом они выходят на берег реки. Слышат шум, возгласы и видят, как подходят шесть больших лодок. В каждой из них на носу сидит надсмотрщик и держит на коленях винтовку, а между ним и двумя другими, расположившимися на корме, съежились на дне лодки маленькие фигурки краснокожих людей, неподвижные, связанные одной веревкой, обмотанной вокруг шеи каждого. Руки их скручены за спиной, ноги туго стянуты веревкой из лыка. У пленных испуганные лица, гладкие черные волосы, спадающие на худые плечи. В одной из лодок лежит застывшее в судороге тело. Из разговоров сборщики узнают, что группа надсмотрщиков утром отправилась на лодках вниз по реке, чтобы устроить налет на соседнее селение индейцев и захватить молодых крепких мужчин для работы в лесу; они узнают, что на обратном пути в одного надсмотрщика выстрелили отравленной стрелой из прибрежных зарослей, что индейцы долго преследовали лодки и что полковник Лопес раньше обычного вызвал всех сборщиков с работы, так как опасался, что в лесу на них могут напасть. Потом они видят, как лодки пристают к берегу, как надсмотрщики кладут на желтый песок своего мертвого товарища, выгоняют из лодок пленных и подталкивают низкорослых темнокожих людей прикладами. Но все это как будто не производит на наблюдателей никакого впечатления. Они лишь бросают беглый взгляд в сторону связанных индейцев. Все, толкаясь и спотыкаясь, спешат к продовольственному складу, чтобы выхватить из рук надсмотрщика деревянные чашки, налить в них из котла грязной кипяченой воды и пить — пить без конца!

Кто-то, корчась в судорогах, извергает только что выпитую тепловатую жидкость прямо на землю, ноги его подкашиваются, и он падает ничком.

Двое уносят его.

Пока надсмотрщик раздает бутылки с водкой, индейцев загоняют в хижину. Тяжелая, сбитая из толстых досок дверь захлопывается за ними и тщательно запирается снаружи. Они не кричат, не стучат изнутри кулаками, не пытаются взломать ее.

На следующее утро Бенито видит их, ожидая вместе с рябым возле склада инструментов: один надсмотрщик отворяет тяжелую дверь, несколько других стоят по обеим сторонам с плетками в руках. Индейцев выволакивают из хижины, дают им по чашке воды и кукурузной лепешке, а затем гонят в лес, словно стадо рабочего скота. Молча, понурив голову, связанные по трое за шею, плетутся они по просеке.

В их глазах нет слез.

По официальным статистическим данным бразильского штата Амазонка в период с 1880 по 1885 год, каждая тонна собранного необработанного каучука стоила жизни восьми индейцам. Зверства, тяжкий и вредный труд привели в некоторых районах к полному истреблению туземцев. При этом в Бразилии никому не приходила в голову мысль разбивать плантации или перерабатывать каучук внутри страны, так как рабочих рук не хватало даже для добычи сырья. Правда, в Бразилию со всего света стекались иммигранты, привлеченные мнимыми возможностями быстрого обогащения, но вскоре и их начали отпугивать смертоносные леса.

«Из-за каучука штат Пара всего за несколько десятилетий трижды терял все свое население, — писал экономист из Буэнос-Айреса в конце XIX века. — Как индейцы, которых силой принуждали к работе, так и метисы, мулаты, негры и белые сборщики каучука, завлеченные обманным путем, десятками тысяч гибли в лесах: от лихорадки, от жажды и укусов змей, от бесчисленного множества страшных болезней и — от плетки!»

7

Они называют его дьяволом — дьяволом Черной реки!

Его имя часто звучит в хижине, особенно по вечерам, когда люди собираются вокруг тусклого пламени свечи, держа в руках бутылки водки, и с разгоряченными лицами толкуют о том, как он обманул и ограбил их, каких небылиц им наплел, как улыбался при этом и как все они попались на эту улыбку и на его обещания.

Каждый уже давно знает историю всех остальных, и все же они снова и снова рассказывают друг другу, как оказались здесь.

— Перу! — о да! Перу — вот благословенная страна. Вот уж откуда никогда бы не ушел по своей воле! Да что поделаешь, когда тебя надувают в карты? Я же собственными глазами видел, как он вытащил карту из рукава, собака такая! Клянусь святым Яковом, Перу лучше любой другой страны, но ведь такую собаку можно проучить только ножом… Ну, а куда потом денешься, если за тобой гонится полиция? Не хотел я его убивать, ей-богу, да только потом и сам был рад, что живым унес ноги из моего милого Перу. Почему оказался именно в Санта-Кларе? Мадонна! Да я и сам не знаю. Тут-то я и попал ему в лапы, этому дьяволу! Вы же знаете, как он обделывает такие дела. Это у него чертовски ловко получается. Деньги и легкая нажива — немножко каучука, мадонна! Кому не хочется разбогатеть?

— А меня он напоил! Стаканчик и еще стаканчик — так оно и пошло! А на следующее утро тычет мне в нос договор, который я подписал по пьяной лавочке!

— И не пропала у тебя охота?

— Я ж говорю, что подписал. Конечно, не пропала! Я думал, что дело верное!

— А мне он просто подсунул бумажку и сказал, что это пустая формальность. Я и поставил под ней свой крест. А что ему от меня на самом деле было нужно, дошло до меня гораздо позже — когда пришло время платить!

— Ну, тут ты ему дал жизни?

— Еще бы! Пришлось ему звать на помощь двух надсмотрщиков, а те доставили меня сюда.

— У него всегда под рукой свои люди!

— Одного я здорово укусил! За это он теперь каждый божий день угощает меня своей плетью!

— Фейро?

— Я все норовлю удрать в другую группу. Только этот сукин сын всякий раз приводит меня обратно!

— А с Рейешем они друзья!

— Еще бы! За каждую лишнюю лодку с каучуком тот выдает ему премию!

Рябой бросает взгляд на Бенито и спрашивает:

— Ну, а ты, как ты здесь очутился?

Бенито делает большой глоток из бутылки. Спирт обжигает горло, согревает желудок и приглушает голод. Он будоражит кровь. Ударяет в голову и заставляет забыть о жарком и мучительном дне, проведенном в лесу.

Несколько минут Бенито молчит, уставившись в темноту, словно собирается с мыслями. Потом начинает рассказывать товарищам свою историю, хриплым голосом, запинаясь, то и дело прикладываясь к бутылке.

Его перебивают, переспрашивают. К концу рассказа он распаляется, трясет сжатыми кулаками, кричит:

— Вот он где у меня был! Вот здесь, в этих руках! Да только сил не хватило, лихорадка замучила! Не смог я сдавить ему шею, а тут…

Вдруг он опускает руки и озирается. Все возбуждены, шумят, советуют.

— Не надо было отпускать его!

— Ногой бы! Пнул бы его как следует!

Перуанец спрашивает:

— Хочешь построить новую хижину? Здесь ты денег не заработаешь. Ни одного реала!

— Это из-за лодки, что ли? — Бенито смеется. — Я уже говорил с полковником.

Он храбрится.

— Куплю опять двух коз! Пусть Сара поживет как человек:

— Смотри не промахнись!

— Отсюда он никого не отпустит! Это дьявол! Сущий дьявол!

Бутылка пуста. Неловким движением Бенито опрокидывает ее. Медленно встает, ощупью пробирается к стенке и тяжело валится на свою постель из листьев и сухого мха. Натягивает одеяло на плечи, мутными глазами смотрит на товарищей, но едва различает их жесты, не слышит их ругани.