— Войдите! — воскликнул я.

Дверь открылась. Я увидел его в зеркале, такого же высокого, как его отец, но худого и темноволосого.

— Да, войди, Скотт, — отрывисто сказал я и снова взглянул на часы Пола. Они отставали на одну минуту.

— Заботишься о точном времени, Сэм? — сказал сын Стива Салливена, всегда стремящийся помочь, всегда желающий нравиться.

— Нет, — сказал я, — это не важно. Закрыв часы, я отвернулся от них. — Как обстоят дела с предложением фирмы «Хаммэко»?

— Бридж Маккул окончательно отказался от участия в конкурсе, а остальные синдикаты, так же как и мы, продолжают претендовать, я только что это проверил, чтобы не ошибиться. О, вот и биржевой отчет, который ты спрашивал.

— Спасибо. Ты выглядишь очень взъерошенным! Всю ночь не спал?

— Нет, Сэм, я случайно заснул в два часа ночи за своим столом.

— Ладно, не надо демонстрировать свое рвение! Это ни на кого не произведет впечатления, и меньше всего на меня, — ты выглядишь, как будто только что вышел из ночлежки на Бауэри!

— Я сейчас разыщу бритву...

— Меня не интересует, как ты планируешь улучшить свой внешний вид. Сделай это, и как можно скорей.

— Да, Сэм, — ответил Скотт, как всегда послушный, крайне почтительный, и удалился.

Я тут же пожалел о своей резкости. Скотт занимал особое место в семействе Ван Зейлов: он был приемным сыном сестры Корнелиуса Эмили, и с 1933 года Корнелиус вместе с Эмили взял на себя заботу о его воспитании. Мать Скотта умерла в 1929 году, его младший брат Тони был убит на войне, а его отец, бывший старший партнер в банке Ван Зейлов, тоже умер, и было вполне естественно, что с годами он сблизился с семьей своей мачехи.

Я думал о его покойном отце Стиве Салливене, который в тридцатые годы боролся с Корнелиусом за право управлять банком. Я подумал о том, как Корнелиус когда-то сказал: «Конечно, будет сложно его устранить». И я подумал о моей роли в этом устранении.

Впоследствии я говорил себе, что у меня не было выбора, пришлось подчиняться приказам, но после Нюренбергского процесса этот довод получил заслуженную оценку, поэтому, чтобы облегчить душу, единственное, что я мог теперь сделать, — это забыть все, что тогда произошло. Однако это оказалось невозможным. Даже если бы я обладал талантом забвения того, что я не хотел помнить, присутствие Скотта в банке всегда мешало бы мне совершенствоваться в искусстве амнезии.

Признать, что мне не нравилось его присутствие в банке, означало бы признать мою вину в том, что произошло в прошлом, поэтому я всегда старался скрыть свои чувства. На самом деле я делал огромное усилие полюбить его, и в некоторой степени в этом преуспел, но, по правде говоря, при нем я чувствовал себя неловко, и эта моя неловкость не только не проходила, но с годами усиливалась. Но почему я чувствовал себя неловко — этого я понять не мог. Было бы слишком просто сказать, что он напоминает мне ту страницу моего прошлого, которую я хотел бы забыть; без сомнения, это было верно, но человек всегда старается приспособиться к обстоятельствам, и давно прошло то время, когда при виде Скотта я машинально вспоминал о смерти Стива Салливена. В этом мне помогало то, что Скотт не был явно похож на своего отца. Он не курил, не пил и, как всякому было известно, не имел постоянной подруги. Каждый вечер он работал допоздна, и часто оставался в банке и в выходные дни. Одевался он консервативно, зачаровывал клиентов своей компетентностью в беседе и посылал своей мачехе Эмили букеты каждый год в День матери. Трудно было найти молодого американца со столь образцовыми манерами, как часто говорил мне Корнелиус с почти отцовской гордостью, но я начинал подозревать, что именно по этой причине Скотт вызывал у меня неловкость: он был слишком хорош, чтобы быть настоящим.

Продолжая держать в руках последний биржевой отчет, я сел и попросил по интеркому еще кофе.

Секретарша моего помощника вбежала быстрым шагом. Я взял трубку красного телефона, который непосредственно соединялся с офисом старшего партнера этажом ниже.

— На связи офис мистера Ван Зейла, — ответили мне на другом конце провода.

— Это Келлер. Он здесь?

— Нет, сэр, его еще нет.

Я повесил трубку. Пришел мой секретарь с внутренней почтой. Зазвонил телефон.

— Фиксируйте все телефонные звонки.

Я собрал новую кипу бумаг, сдвинул ее в сторону и вернулся к отчету Скотта. Снова позвонил телефон и продолжал звонить. Я снова переключился на интерком:

— Ради Бога, подойдите к телефону! — Шум прекратился. Вернувшись к отчету, я обнаружил, что он составлен безупречно, затем я снова потянулся к интеркому.

— Сэм? — ответил Скотт через мгновенье.

— Зайди ко мне.

Он явился уже чисто выбритым. Я протянул ему отчет:

— Это очень хорошо. Спасибо. А теперь давай обсудим, как нам пробраться во вражеский стан и узнать, какую цену они собираются предложить. Нам надо выиграть сделку с «Хаммэко», Скотт. Девяностомиллионная сделка, это нешуточная игра. Есть ли у нас полный список членов синдиката конкурирующей стороны?

Он у него был с собой. Это произвело на меня впечатление, но я промолчал, просто взглянул на список фамилий, но вдруг на мгновение я вернулся в тот давно ушедший день накануне краха, когда я стоял на том же месте, где сейчас стоял Скотт, а его отец сидел в моем кресле. Воспоминания обрастали деталями, как снежный ком. Молчание затянулось. Я продолжал смотреть в список, который держал в руках.

— Сэм? — нервно сказал, наконец, Скотт. — Что-нибудь не так?

— Нет, нет, все очень хорошо. Я просто пытался представить, какая из этих фирм является слабым звеном, которое мы сможем вырвать, чтобы разобраться, что происходит. Постой... Боннер, Кристоферсон — может, здесь у нас что-нибудь получится. Корнелиус вытащил недавно Боннера из неприятности с комиссией по ценным бумагам и биржам, чтобы примириться с ним после того, как в сорок третьем он увел у него из-под носа выгодный подряд от «Панпацифик Харвестер». Конечно, теперь Кристоферсон умер, и Боннер хочет снова быть с нами, когда «Харвестер» выпустит свои акции. Позвони Боннеру. Он несговорчивый клиент, но на него надо нажать. Я думаю, он понимает, с какой стороны его хлеб намазан маслом.

— Сам Боннер не входит в этот синдикат, Сэм. Его зять Уайтмор входит.

— Это еще лучше. Я знаю Уайтмора много лет, он бесхребетный, как медуза. Именно из-за него Боннер попал в беду. Позвони Уайтмору и не просто нажми на него — сожми его так, чтобы запищал, как говорил этот английский негодяй Ллойд Джордж. Я хочу установить связь с вражеским лагерем сегодня же, Скотт. Мне не важно, как ты этого добьешься, но сделай это.

— Хорошо, Сэм. Это все?

Я вздохнул, беспокойно подошел к окну и посмотрел вниз на магнолию во внутреннем дворике.