– Камчак, – отвечал по очереди каждый из пленников.

– Пала Тария? – спросил Камчак.

– Пала, – отвечали они, низко опустив голову. К трону Камчака подвели Фаниуса Турмуса и Камраса и поставили их перед ним на колени.

Камчак жестом указал на груду сокровищ, сложенных у его трона.

– Кому принадлежат богатства Тарии? – обратился он к пленникам.

– Камчаку, – ответили те.

Камчак запустил руку в волосы стоящей рядом с ним Африз и повернул девушку к себе лицом.

– А кому принадлежат женщины Тарии? – спросил он.

– Камчаку, – ответили пленники. – А кто, – рассмеялся Камчак, – убар Тарии?

– Тачак Камчак, – в один голос ответили пленники. – Принесите сюда Домашний Камень Тарии, – распорядился Камчак, и к его ногам тут же поднесли овальный гладкий камень с выбитой на нем начальной буквой названия города.

Он поднял камень над головой и прочел суеверный страх в глазах стоящих перед ним на коленях людей. Но он не расколол камень об пол. Он поднялся с трона и вложил камень в скованные цепями руки Фаниуса Турмуса.

– Тария жива, убар, – величаво произнес он. На глаза Фаниуса Турмуса навернулись слезы, он крепко прижал камень к груди.

– Утром, – сообщил Камчак, – мы возвращаемся к своим фургонам.

– Вы сохраните Тарии жизнь, господин? – не веря своим глазам, спросила Африз, знавшая, насколько ненавидит Камчак её родной город.

– Да, – ответил Камчак. – Тария будет жить.

Девушка была в недоумении.

Я и сам был озадачен, но не решался спрашивать.

Прежде я предполагал, что Камчак разобьет Домашний Камень, похоронив образ города в сердцах людей, а Тарию предаст огню. И лишь сейчас, на прощальном пиру во дворце Фаниуса Турмуса, я осознал, что он дарует городу жизнь, оставляет ему сердце и свободу. Я только теперь понял, что тарианцы смогут вернуться в свой город и стены его не будут разрушены.

Подобный акт со стороны завоевателя – тачака! – казался мне более чем странным.

Заставляла ли Камчака действовать так его вера в необходимость иметь общего для народов фургонов неприятеля, или тому была ещё одна, возможно более важная, причина?

Внезапно у дверей раздался какой-то шум и в зал вошли трое кочевников в сопровождении целой свиты воинов.

Это были Конрад, убар кассаров, Хакимба, убар катайев, а третьим, судя по одеянию, – представитель паравачей; этого человека я не знал, но догадывался, что он, очевидно, их новый убар. Среди сопровождавших их воинов я узнал кассара Альбрехта, а за его спиной с удивлением увидел одетую в короткое одеяние свободной женщины Тенчику, держащую в руке обернутый белым полотном сверток.

Конрад, Хакимба и глава паравачей подошли к трону Камчака, но никто из них, являясь убарами своих народов, не преклонил перед ним колени.

– Нами были получены предзнаменования! – без предисловий начал Конрад.

– Они были внимательно изучены толкователями, – подхватил Хакимба.

– Впервые за последние сотни лет, – вступил в разговор паравачи. – у нас появился Высокий Убар, Единый Убар народов фургонов!

Камчак поднялся с трона и, скинув со своих плеч мантию тарианского убара, остался в обычном одеянии тачака.

Трое убаров одновременно простерли к нему руки.

– Высоким Убаром объявлен Камчак! – в один голос оповестили они.

По всему залу прошел гул возбужденных голосов.

– Камчак – Единый Убар народов фургонов! – воодушевленно кричали присутствующие.

Камчак поднял руку, призывая к тишине.

– Каждый из вас, – начал он, – катайев, кассаров, паравачей – имеет своих собственных босков и свои фургоны. Вы ведете раздольную жизнь, за исключением дней войны, когда вы объединяетесь против общего неприятеля, и тогда никто не может выстоять против народов фургонов. Мы можем жить порознь, но каждое из наших племен входит в состав народов фургонов, и то, что разделяет нас, гораздо меньше, чем то, что нас объединяет: каждый из нас знает, что нельзя напрасно убить боска и что следует быть гордым и храбрым и ценой своей жизни защищать своих женщин и свои фургоны. Мы знаем, что нужно быть сильным и свободным, а что может сделать нас более сильными, чем наше объединение? Объединимся же и станем сильными и свободными! Да будет так!

Трое пришедших к Камчаку людей и сам убар тачаков протянули друг к другу руки и соединили их вместе.

– Да будет так! – в один голос заявили они – Да будет так навечно!

Они расступились и пропустили Камчака вперед, выстроившись у него за спиной.

– Да здравствует Камчак! – воскликнули они. – Да здравствует Высокий Убар!

– Да здравствует Единый Убар народов фургонов! – пронеслось по залу.

Только поздно вечером все дела этого дня были решены и тронный зал опустел.

С Камчаком остались лишь несколько тачакских командиров и наиболее заслуженных воинов, мы с Гарольдом и Африз с Хереной и Элизабет.

Ушли и Альбрехт с Тенчикой и Дина. Интересный разговор произошел между девушками, прежде чем они покинули зал.

Тенчика подошла к Дине.

– На тебе уже нет ошейника, – заметила Дина.

Тенчика застенчиво опустила глаза.

– Да, – сказала она, – я свободна.

– Теперь ты вернешься в Тарию? – спросила Дина.

– Нет, – улыбаясь, ответила Тенчика. – Я остаюсь с Альбрехтом и фургонами.

Альбрехт тем временем был занят разговором с Конрадом, убаром кассаров.

– Вот, – протянула Тенчика Дине небольшой матерчатый сверток. – Это твое, ты это выиграла.

Дина с удивлением развязала сверток и увидела в нем кольца и золотые украшения, переданные ей Альбрехтом за победу в соревнованиях по бегу от бола.

– Возьми это, – настаивала Тенчика.

– Он знает? – спросила Дина. – Конечно.

– Он очень добр.

– Я люблю его, – ответила Тенчика, поцеловав её на прощание и поспешно убегая прочь.

Я подошел к Дине и взглянул на переданные ей украшения.

– Для этого действительно нужно неплохо бегать, – заметил я.

Она весело рассмеялась.

– Здесь более чем достаточно драгоценностей, чтобы нанять себе помощников! – радостно потрясла она содержимым свертка. – Теперь я смогу снова открыть магазинчик моего отца и братьев!

– Если хочешь, я дам тебе в сотню раз больше? – предложил я.

– Нет, – с улыбкой отказалась она. – Это я выиграла. Я хочу сделать все самостоятельно.

Она подняла вуаль с лица и быстро коснулась губами моей щеки.

– Прощай, Тэрл Кэбот, – пробормотала она. – Желаю тебе всего хорошего.

– И я желаю тебе всего хорошего, благородная Дина из Тарии, – ответил я.

Она рассмеялась.

– Глупый, глупый воин, – покачала она головой. – Я всего лишь дочь бедного пекаря!

– Он был благородным, достойным человеком, – сказал я.

– Спасибо тебе, – пробормотала она.

– И дочь его – благородная, достойная женщина, – продолжал я. – К тому же очень красивая.

Я не позволил закрыть ей лицо вуалью, пока не запечатлел у неё на губах прощальный поцелуй.

Она опустила вуаль, прижала пальцы к своим губам, затем коснулась ими моих и поспешно оставила зал.

Элизабет наблюдала за нами, явно ревнуя.

– А она красивая, – мрачно отметила Элизабет.

– Да, – согласился я и, посмотрев на нее, добавил: – Ты тоже.

Лицо её расцвело улыбкой.

– Я знаю, – горделиво сказала она.

– Дерзкая девчонка, – усмехнулся я.

– Горианской девушке нет нужды притворяться, будто она не знает, что красива, – возразила она.

– Это верно, – согласился я. – Но почему ты сама решила, будто ты красивая?

– Я не сама. Так говорил мой господин, – пожала она плечами. – Он ведь не обманывает, не так ли?

– Не часто, – признался я. – Особенно в вещах столь важных.

– К тому же я видела, какие взгляды бросают на меня мужчины, – заявила Элизабет, – и знаю, что за меня можно получить хорошую цену.

От такой наглости я даже почувствовал легкое замешательство.

– Наверное, целую пригоршню золотых монет, – как ни в чем не бывало продолжала Элизабет.