В брачную ночь пришлось притворяться девственницей. Я играла. Джон считал, что он у меня первый. Я сжимала мышцы, вздрагивала и замирала, заставив его два раза прерваться. Это было нелегко. Но не надо забывать, что я была опытная женщина. Я контролировала каждое движение, собрав всю свою волю. Какое облегчение расслабиться после нескольких ночей такого напряжения. Джон решил, что он пробудил во мне любовную страсть, и это хорошо. Мужчина, считающий себя отличным любовником, постарается доказать это.

Медовый месяц мы провели в Майами-Бич, в отеле, где Лоррен и Джон останавливались многие годы. Я никогда не бывала до этого на курортах, даже не выезжала за пределы Нью-Джерси, кроме двух раз, когда мать брала нас в Филадельфию к своей кузине. Неожиданно для себя я стала той женщиной, которой мечтала стать. Я ощущала себя другой до кончиков ногтей. Я была не просто женой, я была молодой супругой Джона Тайлера! Я наслаждалась почтительным отношением официантов и горничных. Я и раньше проводила время в отелях с Винсентом, но то было предосудительно и делалось в тайне. Сейчас же я встречала всеобщее одобрение. Пожилые дамы улыбались при виде меня в гостиной, швейцар у входа учтиво приветствовал меня: «Доброе утро, миссис Тайлер!»

В качестве свадебного подарка Лоррен отдала нам дом в Вентноре, тот, в котором вырос Джон. Отец Джона унаследовал остатки денег Тайлеров, большую часть которых он спустил во времена бурной молодости. Женился он поздно. В сорок три года погиб в автомобильной катастрофе. Лоррен приняла на себя руководство фамильным бизнесом «Тайлер Машинери». Она справлялась с ним лучше своих предшественников, начала покупать недвижимость, и Бог знает, что лучше. К тому времени, когда я вышла замуж за Джона, остался только «Тайлер Машинери». Ни до, ни после замужества я не имела представления, сколько у них денег. Да и как я могла представить себе такие деньги?

Я всегда удивлялась, почему Лоррен так охотно приняла меня в свою семью? Вам может показаться, что она хотела бы видеть на моем месте кого-нибудь с деньгами или, наконец, с положением в обществе. Она сама была из бедной семьи, и, возможно, девушки, с которыми Джон встречался в колледже, давали ей это понять, хотя трудно представить Лоррен в таком неловком положении. Скорее всего, ей был нужен кто-нибудь, с кем не надо церемониться.

Я оставила работу еще до свадьбы. Я думала поступить в школу секретарей, изучить машинопись и стенографию. Лоррен, узнав о моих планах, наложила запрет: «Ты теперь Тайлер, поэтому работа в каком-то затхлом офисе не для тебя».

Джон возглавлял «Тайлер Машинери». Это был небольшой завод, многие работали там с тех пор, когда Джон был еще ребенком. Из офиса Джона была видна территория всего завода. Его устраивала такая работа. В глубине души, я думаю, он понимал, что мать отодвинула его подальше, где он не мог причинить особого вреда семейному бизнесу. Настоящие дела делались в каком-то другом месте. Но если это и задевало его, то он не показывал. Джон любил свою работу. Он тщательно все изучал, прежде чем поставить новое оборудование, изменить производственный процесс или просто уладить конфликт между парнями с конвейера.

У меня было такое чувство, будто меня подхватило, перенесло и опустило в незнакомую мне жизнь. Целый мир ограничивался для меня стенами дома. Дом и Джон. До замужества я испытывала к Джону скорее привязанность, чем страсть. Воспоминания о первом любовнике неотвязно преследовали, когда Джон целовал меня. Мальчик мой, ничего не изменилось оттого, что мы стали спать в своей собственной спальне, в своем собственном доме. Прежде секс существовал отдельно от всей остальной жизни. Я приходила в отель, раздевалась, занималась любовью, одевалась и шла домой. Когда я вышла замуж, секс стал такой же неотъемлемой частью дня, как утренний кофе. Мы занимались сексом каждую ночь, а часто и не только ночью. Я чувствовала, как меняюсь, становлюсь взрослее.

Я была или с Джоном, или одна. Я не видела свою семью и людей, с которыми работала в отеле. Это было похоже на переход с легкой сбалансированной диеты на питание одним шоколадом или сухарями. После физической и эмоциональной близости — к одиночеству. Я выросла среди людей, в толпе, а теперь с восьми утра до семи вечера одна в огромном доме.

Я всегда много работала по дому и ничего за это не имела. Теперь мне хотелось показать, как хорошо я умею это делать. С того мгновения, как Джон утром уходил, я принималась за работу. Что сейчас делать? А сейчас? А сейчас? Мысленно перед глазами я держала список сделанного, просматривала его снова и снова, чтобы убедиться, что не даром ем хлеб. Ни Джон, ни его мать не хотели, чтобы я работала, а мне было нелегко сидеть дома. Моя мать всегда работала, и обе бабушки тоже. А теперь я слышу, что много говорят о работающих женщинах как о новом феномене. Женщины из бедных работали всегда… В нашей семье я первая неработающая женщина.

Мой новый район был намного чище и спокойнее того, где я жила. Женщины в магазине были красивые и спокойные и вели себя очень вежливо. Я старалась и сама измениться. Присматривалась к женщинам и находила небольшие изъяны: небритые ноги, пятна от пота, неровно лежащая на потрескавшихся губах помада.

Я тосковала по дому. Временами все, что казалось новым и интересным, надоедало. Я скучала по матери и Маржи, по людям из отеля, по моему старому району. В новой жизни я должна была на все обращать внимание. Порядки здесь были непривычные. Ни одного знакомого голоса, кроме Джона. Да, по правде говоря, и его я знала не так уж хорошо.

Проходили месяцы. Я становилась подавленной, наша страсть остывала. Постоянство семейной жизни и однообразие работы сделалось очевидным для Джона. Он часто приходил с работы усталый, недовольный. Он не смотрел на меня, когда я говорила. Я срывалась на крик, и он начинал отвечать в том же тоне. Раза два за неделю я решала уходить от него, вернуться домой и на старую работу. Ясно начинала понимать, что сделала страшную ошибку.

Лоррен покупала мне одежду и присылала ее домой. Хлопчатобумажные юбки с холщевыми поясами, блузки без рукавов, вязаные жакеты на застежке впереди — одежда, которую носили все женщины из супермаркета. Она предложила мне не завивать волосы, и я стала их отращивать. Купила ленту, чтобы стягивать их сзади. Я все утро занималась домашними делами, потом долго принимала душ и одевалась во все новое. Новая одежда была красива и приятно ощущалась на теле. А днем часто появлялась неуверенность, неопределенность, страх… из-за чего — не знаю. Я чувствовала доверие только к детям. В отдельные дни переодевалась по три раза. Надевала новую одежду, переодевалась в старую, а потом опять в новую, пока не приходил Джон. Ему нравилось видеть меня в одежде, купленной его матерью.

Два или даже три раза в неделю мы обедали у Лоррен. Джон вел себя странно в присутствии матери. Говорили они только о деле. Единственный раз я вмешалась в разговор, когда Джон мягко подсмеивался надо мной. Он рассказал Лоррен, как я потеряла чек или оставила включенной плиту на весь день, при этом делал круглые глаза. Он говорил, что поддразнивает без зла, а я этого не чувствовала. Он старался смягчить ревность Лоррен и загладить свою собственную вину. Как бы говоря ей, мы с тобой все равно вместе, ты и я. Помню, они задали мне вопрос, а я была не в состоянии ответить. Оба в ожидании холодно смотрели на меня. Я не смогла говорить, потому что знала — голос будет дрожать. Не хотелось, чтобы Лоррен видела, что ей удается задеть меня за живое. По дороге домой Джона охватило раскаяние: он держал мою руку в своей и целовал меня, когда мы останавливались на красный свет.

Через пять месяцев я забеременела. Джон просиял, когда я сказала, и пошел звонить матери. Лоррен восприняла это без энтузиазма. Она дала понять, что в плодовитости ирландцев есть что-то вульгарное, низменное. «Ты не собираешься заводить столько же детей, как твоя мать, правда?» — сказала она мне.