Юрий Клименченко

Корабль идет дальше

От автора

Часть первая

Море и моряки

Ветер дальних странствий

В действительности все было не так, как я написал в одной из своих книг. Мама настаивала, чтобы после школы я поступил в институт и получил высшее образование. Где угодно. Хоть в ветеринарном. Она считала, что каждый человек должен иметь высшее образование. Я же с детства стремился в море и все каникулы проводил в яхт-клубе.

Шел 1927 год. Высших мореходных училищ тогда не существовало, и задача стать капитаном и одновременно получить диплом инженера была неразрешима.

— Ты должен поступить в вуз, — твердила мама. — Тогда я буду спокойна. Кончишь — можешь делать что хочешь.

Я любил мать и не хотел огорчать ее. Выбрал кораблестроительный факультет Политехнического института. «Буду строить корабли, — думалось мне, — и ходить в море на испытания. А там увидим».

Конкурс был большой. Десять человек на место. Я позорно срезался на первом же экзамене по обществоведению и не очень жалел об этом. А вот мама расстроилась.

— Год пропал, — сетовала она. — Все перезабудешь к следующим экзаменам. Надо заниматься, заниматься и заниматься.

Мама преподавала русский язык в школе, отец умер несколько лет назад. Жилось нам трудно, и потому предложение заниматься и сидеть на маминой шее мне не подходило.

— Пойду работать, а на будущий год в Мореходку, — решительно сказал я.

В Ленинграде, — впрочем, как и по всей стране в те годы, — была безработица. С большим трудом удалось мне устроиться чернорабочим в строительную контору. Каждое утро, одетый в комбинезон и грубые ботинки, я отправлялся на работу. Мы сносили какой-то круглый рынок, расположенный за Академией наук.

Целый день я складывал в кучи битый кирпич, помогал разбирать деревянные полы, грузил мусором телеги. Работа была неинтересная, душа к ней не лежала. Я стремился в море. Но как осуществить мечту? Я приставал ко всем знакомым с одной и той же просьбой: «Не можете ли устроить меня в Совторгфлот? Кем угодно. Может быть, найдете там какие-нибудь связи?» Связей ни у кого не было.

Я пытался пробиться сам. Несколько раз ходил в отдел кадров пароходства, простаивал в очередях, разговаривал с начальником и всегда слышал безжалостный ответ:

— Только через Биржу труда. Так принять не можем.

Ходил я и на Биржу. Правдами и неправдами хотел встать на учет, получить «Памятку безработного»— так называлась регистрационная книжка, — но тоже безуспешно. На Биржу труда меня не принимали, как не члена профсоюза, а в союз можно было вступить только имея рабочий стаж. Круг замыкался. Положение казалось безвыходным. И вдруг блеснула надежда.

Один из знакомых дал мне письмо к судовому механику из Балтийского пароходства. Кажется, его фамилия была Подъямпольский.

— Этот парень все может, — сказал мне знакомый. — У него огромные связи. Считай, что ты уже на пароходе. Я говорил с ним по телефону. Он сказал… В общем, иди, не задерживайся. Надо ковать железо, пока горячо.

Я принялся благодарить этого доброго человека.

— Не стоит благодарности, — небрежно бросил знакомый. — Вот попадешь на судно, тогда привезешь мне банку трубочного табака «Кепстэн».

В тот же день я отправился на Васильевский остров, где жил механик. Мне открыл дверь бледный человек в синем пупырчатом свитере и в шлепанцах. Я протянул ему конверт со словами:

— Вам Владимир Семенович звонил…

Он удивленно взглянул на меня, на конверт, нахмурился и сказал:

— Заходи. Ноги вытирай получше… Ведь говорил же я Володьке, что ничем помочь не могу. Чего было человеку голову морочить? Вот елкин корень…

Он бросил письмо не читая на крышку облупленного рояля.

— Ты садись. Я сейчас приду. Чайник поставлю.

Пока хозяин ходил в кухню, я разглядывал комнату. Чего только тут не было. На стенах висели фотографии пароходов, бивень моржа, засушенные морские коньки и звезды, чучело акуленка, а верхняя полка книжного шкафа была сплошь заставлена диковинными фигурками, деревянными лодочками, глиняными изображениями восточных божков. Музей, да и только! Через спинку стула был перекинут китель с тремя прямыми золотыми нашивками. «Старший механик», — с уважением подумал я. Знаки различия у комсостава на торговых судах были мне хорошо известны[1].

Вернулся хозяин.

— Так-с, — проговорил он, потирая руки. — Сейчас будем чай пить. А помочь я тебе не могу. Прошло время.

— Владимир Семенович говорил, что у вас связи в пароходстве большие. Может быть, кем-нибудь все же устроите?

— Трепач твой Владимир Семенович… Были когда-то связи, это верно. Теперь нет. Сказал же ему…

Глаза у Подъямпольского стали грустными.

Я уже знал, что он ничем мне не поможет, но уходить от него не хотелось. Что-то было в этом человеке теплое, располагающее. Механик принес из кухни две чашки с крепким чаем, нарезанную булку и вазочку с вареньем.

— Пей, пожалуйста. Больше сегодня угощать нечем… Так уж получилось… Раньше-то я тебе помог бы в два счета. Но ты не дрейфь, устроишься. Скоро будет столько пароходов, что людей не хватит.

— Когда это еще будет…

— Не беспокойся, скоро. Очень скоро. Оглянуться не успеешь. Весной. И какие суда! Вон на Северной верфи, на Балтийском заводе строятся теплоходы. Видел я их. Красавцы… А ты учиться не думаешь?

— Думаю. В Мореходку пойду.

— Вот это правильно, — одобрительно сказал хозяин. — На механика?

— На капитана.

— Зря. На механика лучше. Специальность шире… Ну и на капитана сойдет. Только учись. Давай закурим. Хочешь сигару?

Он полез в деревянную коробку, стоявшую на столе, протянул мне светло-коричневую сигару с ярким колечком посредине. Сигары я видел только на плакатах у английского премьера Чемберлена. А тут настоящая в моих руках. Я сунул ее в карман. «Дома закурю».

— Слушай, а ты знаешь, какое оно, море? Впрочем, откуда тебе знать, — механик вздохнул. — Оторвешься от берега, и все твои земные горести растают как дым. И всего-то у тебя забот — твое судно. А вокруг океан. Где-то далеко дрожит горизонт, — он вытянул руку, — и никогда не дойти до него.