Пыль висела над долиной, поблескивало на солнце оружие, конные толпы курдов и бахтиар спускались с пологих склонов возвышенности Булах-Дага.

Паскевич не отрываясь смотрел в подзорную трубу, наконец он опустил ее и молча взглянул на Давыдова.

— Я, кажется, совершил великую оплошность, послушавшись Мадатова и Вельяминова. Надо было остаться в крепости.

Денис Давыдов покачал головой.

— Нет, Иван Федорович, я держусь того же мнения, что и они. Бой в открытом поле — единственное, что должны делать мы.

Паскевич снова поднял трубу. Он молчал, но было видно, что сомнение и раздумье охватили его.

— Вынести за линию барабан, — вдруг сказал он.

Один из его адъютантов — подполковник Толстой и двое солдат пошли за первую линию стоявших в боевом порядке ширванцев. Солдаты положили на землю барабан, и Паскевич размеренным, каким-то парадным шагом подошел к нему, сел на барабан и на виду всей иранской армии стал молча смотреть па перестроения врага.

«Какая-то театральщина. К чему это?» — подумал Небольсин, впереди роты которого, насупившись, сидел Паскевич.

Раздался орудийный выстрел, за ним второй, спустя минуту еще три ядра просвистели и упали невдалеке от генерала. Он сидел все в той же позе, не обращая внимания на огонь, ни слова не говоря, не отдавая приказаний.

— Что с ним? Пора действовать, персы уже заканчивают свой маневр, — озабоченно сказал Мадатов, находившийся в центре русских позиций.

Вельяминов молча пожал плечами.

— Да что он медлит?.. Время атаковать, — с еще большей тревогой повторил Мадатов.

Паскевич вдруг встал и не спеша пошел назад за линию войск. Что он думал, зачем сидел под огнем персов — было непонятно. Он, несомненно, был храбр, но удивить кавказских солдат личной храбростью было трудно.

Проходя мимо Небольсина, генерал поднял глаза. Заметив поручика, прищурился и молча, так же медленно пошел дальше.

Персидская пехота, закончив перестроение, остановилась в версте от русских. По флангам, как тучи, стала сгущаться и увеличиваться конница. Тысяч около девяти кавалерии начали обходить донские полки. Орудийный огонь стих, и снова наступила некоторая тишина. Обе армии стояли одна против другой, но боя не начинали.

План боя и построения иранской армии были такими же, как и при Шамхоре. Центр занимали восемнадцать лучших батальонов по тысяче сарбазов в каждом, тридцать шесть орудий и сорок фальконетов. За батальонами стояли резервы — еще четыре сильных, только что укомплектованных батальона с восемью орудиями. За резервами — ставка Аббаса-Мирзы, охраняемая гвардейской конницей и двумя гвардейскими батальонами. За ставкой наследника иранского престола стояли обозы из многих сотен повозок, телег и арб, вокруг которых находились вооруженные толпы прислуги, кочевников и сельчан, мобилизованных на работы в персидском транспорте. Сражением руководил Аббас-Мирза.

На правом фланге были шесть батальонов персидской пехоты при двенадцати орудиях, но главная сила заключалась в двенадцатитысячной коннице, которая должна была атаковать и массой раздавить слабые кавалерийские фланги русских, обхватив с тыла и фланга пехоту, врубиться в нее и, разметав русские батальоны, овладеть артиллерией. Другая туча иранской конницы находилась на левом фланге. Ее было свыше девяти тысяч, и ее задачей была одновременная атака и удар по грузино-татарской милиции, едва насчитывавшей семьсот всадников. Левым флангом армии командовал зять персидского шаха сардар Аллаяр-хан, правым — старший сын Аббаса Мамед-Мирза, резервами — принц Измаил. Наиболее способным из всех них был зять шаха Аллаяр-хан, человек, знакомый с военным делом, близкий к англичанам и ненавидевший Россию.

Аббас-Мирза, которому еще позавчера придворный поэт и астролог Мир-Гасан, составивший гороскоп, предсказал победу, сидел на белом жеребце и, подобно Паскевичу, разглядывал в трубу армию русских.

Англичанин Олсон, командиры дивизий Эйсан-хан и Халу-Курбан-хан, начальник гвардии принц Эмин-Доуле и другие сановники стояли позади валиагда, тоже внимательно разглядывая неподвижно стоявшие русские войска.

— Что эти собаки не начинают боя? — отнимая от глаз трубу, спросил Аббас.

— Боятся, ваше высочество. Ведь не шуточное дело сразиться этой горсточке проклятых богом свиноедов с могущественными, отборнейшими войсками льва Ирана, — склоняясь перед конем валиагда, сказал Эмин-Доуле.

— И как эти ослепленные аллахом, лишенные разума люди не бегут перед морем войск вашего высочества! — льстиво сказал Халу-Курбан-хан.

Аббас усмехнулся.

— Мне жаль этих несчастных мужиков. Скоро все эти белые рубахи обагрятся кровью, а их жалкие казачьи и грузинские сотни лягут под ударом моих храбрецов.

— Не пора ли начинать бой, ваше высочество? У русских какое-то смятение, предпочтительно нам первыми ударить на них.

— Не все ли равно, дорогой советник Олсон, эти несчастные не уйдут от своей смерти: Азраил уже опустил над ними свои черные крылья, пусть поживут еще час, — снисходительно ответил Аббас-Мирза.

Мадатов обходил линии солдат.

— Ребята, — сказал он, — вы хорошо знаете перса. Он не стоек, выдержите только час — и он побежит.

— Выстоим и три, ваше сиятельство, не извольте беспокоиться, — отвечали солдаты.

— А что его много, так ведь это и лучше: ни одна пуля не пролетит мимо, — пошутил Мадатов.

— Ну что, старик, побьем сегодня перса или он накладет нам? — спросил он, останавливаясь возле Саньки.

— А как же, ваше сиятельство! Вестимо побьем, аж пух с его пустим, только вы сами не зарывайтесь, как новый командир, — кивнул куда-то туда, где исчез Паскевич, Санька. — Не ровен час попадет пуля, что тогда нам делать? — уже серьезно закончил он.

— В меня не попадет, я заговоренный, — пошутил Мадатов. — Ну, а где ж, кавалер, твои Георгии? — спросил он.

— Убрал, ваше сиятельство, в карман. В суматохе их и потерять недолго, опять же в бою без них лучше. Каждый супостат как завидит их, так в тебя или пулей или с штыком полезет, подумает — начальство.

— А ты, оказывается, хитрый! — засмеялся Мадатов.

— А как же! Без хитрости на войне я б давно башку где-нибудь в Германии или Польше оставил.

— Снимай, ребята, ранцы. Без них будет легче, — сказал Мадатов.

— Это так, и колоть, и прикладом сподручнее… и солдатикам полегше, вашсиясь!! — послышались голоса. И ранцы полетели на землю.

— Знает князь солдатское дело, — с одобрением заметил Санька и, подобравшись поближе к поручику, шепнул: — Вашбродь, Александр Николаевич, вы уж, за ради бога, держитесь возле меня… штыковая атака дело страшное и тяжелое.

Небольсин улыбнулся, тепло поглядев на старого солдата.

Паскевич не принимал решения, хотя вся персидская армия уже перестроилась в боевые порядки и заканчивала свой маневр. Он стоял на возвышенности и молча наблюдал за противником.

— Что он медлит, что он медлит? — с отчаянием закричал Мадатов. — Надо атаковать врага. Еще десять минут — и тогда будет поздно! Алексей Александрович, поезжай к нему, скажи, что пора ударить в штыки!

Вельяминов в сопровождении двух казаков поспешил к генералу.

Паскевич оторвался от подзорной трубы и хмуро посмотрел на него.

— Пора начинать атаку. Персы уже закончили перестроения, и каждая минута дорога, прикажите атаковать!

Иранская артиллерия открыла огонь. Тяжелые ядра стали падать возле русских шеренг. От взрыва бомб подножие Зазал-Арха стало затягиваться дымом, осколки с визгом и воем разлетались в воздухе. Солдатские шеренги стояли неподвижно.

— Ваше высокопревосходительство, персы уже открыли огонь. Сейчас они пойдут в наступление. Прикажите начать атаку! — снова, уже громче, сказал Вельяминов.

— Место русского генерала под ядрами, а не здесь, — вместо ответа произнес Паскевич и отвернулся.

Вельяминов повернул коня и поскакал обратно.