— Можно. Над этим я как раз и бьюсь. Кое-что уже удалось...

Но если удастся создать достаточно мощный иерогеператор, то... То человечество обретет могучее оружие, эдакий меч-кладенец... — развивал свою мысль Покровский.

Да, в убийственной силе иерозвука я уже имел несчастье убедиться, — вздохнул Михайлов. — Как выяснилось он может остановить сердце, разрушить клетки головного мозга.

Представляете, в сторону вражеской, армии направляется мощная иероволна, у всех вражеских солдат разом останавливаются сердца. Полки, дивизии, корпуса падают замертво. Не нужны пулеметы, орудия, аэропланы!

— И когда человечество осознает гибельность такого оружия, то все войны изживут себя. На земле настанет вечный мир... Что это у вас за проводок над головой?

Покровский дернул за свисавший с подволока проводок, и на штурманский столик свалилась огромная корабельная крыса, которая тут же шмыгнула под ближайший трубопровод.

— Черт, какая мерзость! — возмутился Михайлов. —

И много тут этой дряни?

Хватает, — невозмутимо сообщил боцман Деточка. — Не лодка, плавзверинец. В ремонте стоим. Набежали хвостатые. Житья от проклятущих нет. Никаким их ладаном не выкуришь... _:

Выкурим, — пообещал Михайлов. — Достаньте мне завтра духовую трубу из оркестра. Корнет-а-пистон...

Слушаю-с! Медную музыку страсть как обожаю!

...В раструб духового инструмента командир «Сирены» вставил небольшое приспособление вроде сурдинки, поднес мундштук к губам и проиграл беззвучный пассаж. Потом вызвал боцмана и приказал:

— Отдраить на лодке все люки!

Когда его приказание было выполнено, Михайлов спустился в центральный пост и заиграл на своей бесшумной трубе. Он шел из отсека в отсек, а впереди него бежала, выскакивая в лодочные люки, перебегая по швартовым на стенку, стая черных портовых крыс. Их гнали иерозвуки, неслышимые, но невыносимые для живых существ.

Боцман Деточка от удивления сбил фуражку на затылок:

Всякое видал, ваше благородие, но такую чуду — господь не привел.

Это как в сказке Андерсена! — восхищался юнкер флота Покровский. — Помните, мальчик волшебной флейтой выгнал всех мышей из города?

Но боцман Андерсена не читал... Он насаживал на швартовы жестяные диски крысоотбойников.

Подводная лодка «Сирена» вышла в свой первый боевой поход с новым командиром. Волны захлестывали мостик, где старший лейтенант Михайлов в тщетной надежде обозревал море в бинокль.

Сигнальщикам он посулил:

— Первому, кто обнаружит неприятеля, — Георгиевский крест и от себя лично жалую сто рублей. Зрите, братцы, в оба!

Сигнальщики жаловались:

— Все глаза проглядели, ваше благородие! Хучь бы дымок где. Затаились супостаты. В море не выходят.

Михайлов спустился в центральный пост, где юнкер Покровский прижимал к ушам слуховые трубки, пытаясь уловить иерозвуки неприятельских судов.

Ну что, Юрий? Тихо?

Один фон идет, Николай Николаевич... Михайлов потер усталые глаза.

— А что, если мы попробуем послушать в подводном положении? Обычный звук распространяется в воде лучше и дальше, чем в воздухе. Может быть, и низкие частоты иероизлучения подчиняются тем же законам?

— Да, если учесть, что иерозвук во сто крат лучше проникает сквозь металл и, камень, чем обычные шумы, — охотно поддержал юнкер идею командира, — то что ему водная среда?!

Михайлов крикнул в переговорную трубу:

- По местам стоять, к погружению!

Он сам задраил верхний рубочный люк, и в балластных цистернах «Сирены» взбурлила забортная вода. Теперь Михайлов и Покровский вместе сидели у «иерофона», как назвал изобретатель свой аппарат.

Боцман, держать глубину тридцать футов! — распорядился командир. Через некоторое время командир приказал:

Боцман, погружайся на глубину сто пятьдесят футов...

Есть погружаться на глубину сто пятьдесят футов.

Глубина сто пятьдесят футов... — бесстрастно доложил боцман, а сам украдкой перекрестил глубиномер и тяжело вздохнул.

Лодка шла на предельной глубине. Сквозь заклепки сочилась забортная вода. Увесистые капли звучно шлепались в мертвой тишине. Матросы подставляли под опасную капель жестянки из-под консервов.

Есть! — радостно вскрикнул Покровский. Стрелка основного прибора «иерофона» дрогнула, отклонилась и мелко задрожала у румба «зюйд-зюйд-вест».

Рули на всплытие! — тут же отозвался Михайлов. — Курс 190... На какой глубине открылся иерозвук? — спросил он Покровского.

На ста пятидесяти футах!

— Запишите это в аппаратный и вахтенный журналы.

Лодка всплыла, и в перископ Михайлов увидел вражеский большой тяжело груженный пароход. Из высокой трубы валили густые клубы дыма.

— Боевая тревога! Торпедная атака!

Матросы разбежались по боевым постам, замерли у приборов и механизмов.

В Михайлове и следа не осталось от обычной благодушности чудака-ученого. Отважный до отчаянности командир вел «Сирену» в атаку.

— Первый, второй — пли! — сорвалось с губ старшего лейтенанта. В перископ хорошо было видно, как в районе спардека над пароходом взметнулся столб огня, дыма, пара, угольной пыли... К окуляру перископа поочередно прикладывались боцман Деточка, юнкер флота Покровский, матросы-рулевые... Экипаж был радостно взбудоражен первой боевой удачей.

Во время ужина в тесную кают-компанию «Сирены» постучались делегаты от команды: боцман, Покровский и торпедист Нефедов.

— Ваше благородие, —обратился к Михайлову боцман, — дозвольте вам плезир от команды сделать!

Все трое грянули в честь командира «Кудеяра-разбойника». Особенно выделялся боцманский бас:

Их было двенадцать разбойников...

«АЛЛАХ КАРАЕТ НАС ЗА ГРЕХИ!»

Поход продолжался. В чудовищной тесноте механизмов матросы несли вахты, спали, ели. Торпедист Нефедов пел под балалайку подводницкую частушку:

Если вы утопнете

И ко дну прилипнете,

День лежите, два лежите,

А потом привыкнете!

Ранним утром 14 сентября 1915 года старший лейтенант Михайлов увидел в перископ шхуну под турецким флагом. Он тут же отдал приказ об атаке, но, приглядевшись, заметил, что парусник не подавал признаков жизни и шей по воле ветра: хлопали паруса, само по себе вращалось штурвальное колесо... Когда «Сирена» всплыла и пустила сигнальную ракету, никто не вышел на палубу.

Михайлов велел абордажной команде готовиться к высадке на судно. На высокий борт шхуны полетели «кошки» с тросами, по тросам полезли подводники. Вместе с ними перебрался на захваченное судно и старший лейтенант Михайлов. Моряки обследовали все палубы, кубрики, рубки шхуны, но нигде не обнаружили ни одной живой души. Уныло поскрипывали на качке распахнутые двери.

Николай Николаевич, смотрите! — юнкер флота Покровский снял с плиты кофейник. — Теплый еще...

Ума не приложу, куда они все подевались?! — растерянно пожал плечами Михайлов. — Все вещи — документы, деньги, карты — целы. Вот даже вахтенный журнал, как оставили раскрытый, так и лежит... Только тут все по- турецки... Ничего не поймешь.

— Может быть, их напугал наш перископ, — предположил Покровский, — и они ушли на шлюпках?

— Да нет же... Я обнаружил шхуну, когда на ней уже никого не было. Да и шлюпки вон висят нетронутыми...

— Чертовщина какая-то...

Прибежал боцман:

— Ваше благородие, у них тут все часы стоят —в ходовой рубке, и у капитана, и в кубрике. Все одно и тоже время показывают. Будто кто их все разом остановил!

Михайлов задумчиво покачал головой:

— Спасибо, боцман, за ценное наблюдение... Загадки дома разгадывать будем. Шхуну на буксир. Курс — на Севастополь.

В Севастополь «Сирена» входила торжественно: под гром оркестра с Приморского бульвара. Подводная лодка тянула за собой приз — трехмачтовую турецкую шхуну. Михайлов разглядывал в бинокль публику. Среди оживленной толпы мелькнуло лицо Наденьки.

Командующий флотом Черного моря адмирал Эбергард принимал командира «Сирены» в кабинете.