Анатолий Петрович Кузьмичев

ГОД РОЖДЕНИЯ — СОРОК ПЕРВЫЙ

Накануне

1

Театральный зал Минского окружного Дома Красной Армии поминутно взрывался от хохота — сцена в этот субботний вечер была отдана героям «Свадьбы в Малиновке». Партер и балконы увлеченно, почти по-детски, откликались на все, что происходило в популярной оперетте, шумно встречали каждую реплику, самозабвенно аплодировали артистам после арий и дуэтов. И наверно, именно такая веселая, беззаботная отрешенность ото всего, что осталось за стенами нового, всего два года назад построенного Дома Красной Армии, временами раздражала сидевшего в ложе генерала Павлова. Стараясь не показать своего недовольства находившимся рядом члену Военного совета округа корпусному комиссару Фоминых и своему заместителю генерал-лейтенанту Болдину, командующий войсками округа хмуро поглядывал в такие минуты в зал. «Но ведь и я пришел сюда, чтобы забыться — хотя бы на два-три часа, но забыться, — вдруг с досадой уличил он себя, — чтобы хоть ненадолго снять невыносимое напряжение последних дней, заглушить терзающую сердце тревогу…»

На спектакле было очень много военных. Командиры штаба с женами и взрослыми детьми, командиры из гарнизонных частей, завзятые театралы, должно быть, приехали даже из Уручья… («Кстати, завтра там в дивизии открытие стадиона, спортивный праздник… Надо бы поехать — Руссиянов и Филяшкин приглашали…») В мерцающей полутьме партера рядом с ложей поблескивали в черных, малиновых, голубых петлицах «кубики» и «шпалы», ордена, полученные еще в гражданскую, награды за боевые подвиги в Испании, на Хасане и Халхин-Голе, в снегах Карельского перешейка. Легкий, сладковатый запах духов, улыбки, сияющие счастьем глаза молодоженов — их много появилось этой весной, и опять — взрывы хохота и аплодисментов. Все естественно: они не знают того, что знает он, командующий войсками округа, и еще несколько командиров рангом пониже. Все или почти все эти юные лейтенанты, старающиеся выглядеть посолидней капитаны, немало послужившие и повидавшие майоры и полковники наверняка лягут сегодня спать спокойно, уверенные в том, что завтрашнее воскресенье будет и солнечным, и мирным: Москва, командование Красной Армии внимательно следят за положением на западной границе, и если бы что, если бы ждали беды — какая уж тут «Свадьба в Малиновке», какой спортивный праздник, какой еще стадион!.. А у него, у командующего, такой уверенности нет. На той стороне новой границы очень и очень неспокойно; в угрожающей близости от нее немцы сосредоточивают танковые и пехотные части, участились провокационные полеты их самолетов. Только сегодня они нарушали границу дважды: в семнадцать часов сорок одну минуту ее пересекли шесть «юнкерсов», а двумя минутами позже — группа уже побольше, и, по донесениям службы ВНОС {1}, — с бомбовой нагрузкой. А рано утром сегодня многие жители Бреста и гарнизон крепости увидели на западном берегу Буга выведенное метровыми буквами на песке по-русски слово «ВОЙНА». Кто его написал? Друг — чтобы предупредить? Или враг — чтобы спровоцировать? Как бы там ни было, а такие вещи нельзя оставлять без внимания. Но Москва на все запросы и донесения приказывает одно: на провокации не отвечать, не давать немцам никакого повода для развязывания военных действий. Никакого! Даже самого незначительного!.. Таким поведением, неукоснительным соблюдением всех условий пакта о ненападении и других соглашений с Германией, может быть, действительно, удастся отсрочить войну и выиграть время? Время, время, время… Как его сейчас не хватает! Особенно танковой и авиационной промышленности.

…Минут за двадцать до конца спектакля смутно-оранжевый всплеск света скользнул по стене ложи — кто-то вошел, бесшумно открыв и закрыв за собой дверь. Павлов обернулся — начальник разведывательного отдела штаба округа полковник Блохин. «Что там еще?» Но сдержал себя, не поднялся, немигающим ждущим взглядом из-под сдвинутых бровей спросил молча: «В чем дело? Докладывайте же!..»

— Товарищ командующий, — наклонившись к самому его уху, сказал шепотом Блохин, — на границе очень плохо. — Он интонацией подчеркнул слово «очень». — Штабы армий докладывают: слышен шум танков. Во многих местах немцы снимают проволочные заграждения. По линии органов Наркомвнудела получены данные, что на некоторых участках с нашей стороны неизвестными лицами повреждены линии связи, подпилены и повалены телефонные столбы… В Генштаб доложено.

Павлов помрачнел:

— У вас все?

— Все, товарищ командующий.

Вытянувшись за спинкой его кресла, полковник Блохин ждал приказаний. Но услышал только: «Вы свободны», сказал «Есть!» — и скрылся за портьерой, прикрывшей выход из ложи.

«Конечно, из зала наверняка многие заметили, что приходил Блохин. И именно поэтому я обязан досидеть здесь до конца спектакля. Все, что было в моей власти сделать, я сделал, и если я сейчас встану и уйду, это могут расценить не так, как должно. Не надо паники. Нервы — в кулак. И не своевольничать, как в Бресте: гражданские власти додумались устроить там недавно учебную светомаскировку! Это же только на руку немцам!»

Фоминых и Болдин, конечно же, слышали, о чем докладывал командующему начальник разведотдела, но не проронили ни слова, и Павлов понял, что в эту минуту его боевые товарищи, как и он сам, острее прежнего ощутили, как неохватен и тяжек лежащий на них груз ответственности — перед народом, партией, Родиной, перед будущим Отечества, что и у них на сердце, как и у него самого, — гнетущее предчувствие безжалостно надвигающейся беды. Страшной всенародной беды, которой станет нападение гитлеровских полчищ.

2

Примерно за семь часов до этого, в 13.00 по берлинскому времени, штабы всех трех групп армий — «Север», «Центр» и «Юг», сосредоточенных на западной границе Советского Союза, одновременно приняли сигнал «Дортмунд», переданный ставкой Гитлера, и незамедлительно уведомили о нем командующих волевыми армиями и танковыми группами. Сигнал этот означал, что «наступление, как и запланировано, начнется 22 июня и что можно приступать к открытому выполнению приказов» {2}.

Некоторое время спустя командиры армейских и моторизованных корпусов всех частей усиления получили шифрованный приказ: с наступлением сумерек начать выдвижение частей первого эшелона на исходные позиции, перебазировать ближе к районам предстоящих действий фронтовую авиацию и части дальнобойной артиллерии. Пока было светло, на лесных полянах и опушках березовых рощ полковые и дивизионные пасторы отслужили торжественный молебен по случаю начала долгожданного Восточного похода. А едва начало темнеть, части первого эшелона двинулись к советской границе — на всем ее протяжении.

В районе Бреста почти к самым береговым опорам моста через Буг прокрались специальные штурмовые отряды, расползлись на западном берегу в стороны от моста, затаились в нетерпеливом ожидании, а когда стемнело, на ближний путь неслышно подошел бронепоезд с отрядом диверсантов-автоматчиков — им надлежало захватить и удержать этот мост до подхода пехотных подразделений. Около двух часов пополуночи {3} на запад прошел скорый «Москва — Берлин» и следом за ним, тяжело дыша, — длинный товарный состав: Советский Союз и в эту предгрозовую тревожную ночь продолжал договорные поставки в Германию. Что было в опломбированных, наглухо закрытых вагонах? Зерно? Уголь? Руда? Бокситы?

А на полевых аэродромах именно в это время загружались бомбами «юнкерсы» и «хейнкели», заправлялись горючим, выруливали на взлетные полосы. На огневых позициях артиллерии орудийная прислуга расчехляла пушки и гаубицы. Занимали места в машинах экипажи немецких танков.