– Я думаю, что ты не почувствовал ничего! Ты-то это понимаешь? Я думаю, ты вообще не способен ни на что, даже отдаленно напоминающее человеческие чувства. Война, там шла война, и вот почему ты там очутился! Давай не будем говорить о чувствах, о миссии. Там шла война, а война означает убийства. И вот что я скажу тебе, Трейси: ты наверняка любишь убивать, потому что именно этим ты там и занимался. Убивал, убивал, убивал!

Он снова потянулся к ней, но расстояние между ними стало непреодолимым.

– Ну дай мне шанс, позволь наконец все объяснить. Ты должна меня выслушать.

– Я ничего не должна убийце! Ублюдок! Увези меня отсюда!

Она повернулась и пошла к машине, а он медленно, словно во сне, упаковал остатки их пикника.

Он взял коробку с пирожными, которую она так и не успела открыть. Укладывая ее в корзину, он сам с удивлением обнаружил, что по картону расползлись мокрые пятна – следы его слез.

Из открытого окна такси веял жаркий ветер, и Макоумер снял смокинг. Белая хлопковая рубашка прилипла к спине.

– Жаль, что такси не снабжено кондиционером, да, Макоумер? – осведомился Монах. – А без пиджака полегче?

– Ветер очень горячий. Монах кивнул.

– Летом здесь тяжело. Но к этому быстро привыкаешь.

Такси выехало из французского квартала, теперь они оказались в северной части старого китайского города.

На улице Анрен такси остановилось, и Монах протянул водителю пригоршню монет. Макоумер подумал, что вряд ли Монах дал старику на чай.

Они вышли из машины. Перед ними, за белой стеной, темнели кроны деревьев.

– Сад Ю, – объявил Монах. – Пойдемте. Он провел Макоумера в сад. Там было совершенно пустынно.

– Я себя здесь чувствую так, будто совершаю какое-то преступление, – сказал Макоумер.

– Чепуха, – Монах уверенно вел его вперед. – Здесь сейчас лучше всего, – он скривился. А днем просто невыносимо. Столько народа! Совершенно невозможно насладиться красотой и покоем.

Они повернули, и перед ними вырос проход в стене, увенчанный драконом.

– Здесь около тридцати павильонов, – с оттенком гордости произнес Монах. – Их строительство началось в тысяча пятьсот тридцать седьмом году, во времена династии Минь... – Он огляделся. – Так, где бы нам лучше укрыться? Слишком большой выбор, – глаза его вспыхнули. – А, вот там, – он показал рукой, – на мосту Девяти поворотов. Там замечательный чайный домик, правда, боюсь, сейчас он закрыт, – он хихикнул. – Но нам так и лучше, правда?

Они уселись на прохладном каменном парапете. Вокруг них шелестели, шептались деревья.

Монах раскрыл наконец свой пакет, достал оттуда бутылку «Столичной», раскупорил ее.

– Ну что ж, – объявил он, – ради этого стоило потерпеть. Китаец вытащил из пакета и два бумажных стаканчика, налил почти до краев, протянул один Макоумеру.

– А не кажется ли вам, что мы несколько забегаем вперед? – ехидно осведомился Макоумер.

Монах взглянул на него.

– Мой дорогой Макоумер, вы проехали полмира, чтобы встретиться со мной. Вы хотите заключить сделку, и только я вам могу в этом помочь. Так неужто мы покинем Сад Ю, не испытав здесь ни малейшей радости? Думаю, это будет неправильно, – он поднял свой стаканчик. – Выпьем.

Макоумер понял, что выбора у него нет. Он сделал маленький глоточек, а Монах залпом опорожнил треть стаканчика.

– Перейдем к делу, – Монах в предвкушении потер руки. – Семь исламских фанатиков, как вы понимаете, стоят немалых денег.

– Это мне хорошо понятно.

– Их надо найти, вывезти и соответствующим образом настроить.

– И непременно говорить с ними на их языке, – добавил Макоумер. – Это очень важно. Они ни в коем случае не должны догадываться, что их действия поправляют какие-то иностранцы.

Монах торжественно кивнул.

– Это ясно. И вполне выполнимо... Тоже за определенную цену, – он поудобнее устроился на парапете. – Скажем так: семь миллионов, по одному за каждого.

– Нереально, – Макоумер покрутил стаканчик. – Я готов предложить два миллиона.

Монах взглянул на Макоумера так, будто тот нанес ему смертельную обиду. Издал какой-то странный звук, напоминающий рык.

– Шесть миллионов. Ниже я спуститься не могу.

– Три.

– Пять с половиной.

– Да это вдвое больше, чем они стоят! – заявил Макоумер.

Макоумер вновь наполнил свой стаканчик.

– Тогда нам лучше прекратить разговор.

– Но я не могу заплатить больше, чем четыре миллиона.

– Платите пять, и можете считать сделку заключенной, – Монах выпил водки.

Макоумер раздумывал. Пять миллионов – это больше, чем он предполагал заплатить. Но, с другой стороны, Монах на дальнейшие уступки не пойдет – он это чувствовал. И разве у него есть другой выход? Ему нужны эти люди... Время не терпит.

Он кивнул.

– Хорошо. Их надо доставить в два приема: сначала одного, затем еще шесть человек. Вы знаете сроки. Тринадцатое августа и двадцать третье декабря.

– Ну, сказано, значит сказано! – вскричал Монах, допил водку и немедленно налил себе еще. – Что ж, я рад, что все решено. Честно говоря, терпеть не могу этап переговоров – я люблю само действие. Мне нравится сводить концы с концами: вот это дело!

– Единственное стоящее дело – это война, – ответил Макоумер. – Особенно остро это чувствуешь в вашей стране, – он немного боялся обидеть Монаха, но считал, что выпитое за день дает ему право высказаться, наконец, откровенно. – У меня здесь все время мурашки по коже бегают. Здесь повсюду бродят призраки прошлого.

Монах кивнул.

– Да, это верно. Слишком многие погибли, исчезли целые семьи, исчезли без следа.

– Значит, вы это тоже понимаете.

Монах глянул на него с удивлением:

– Понимаю что? Макоумер засмеялся:

– Я хотел сказать, что, слава Богу, вы правильный человек. Потому что я несколько волновался на ваш счет. На лице Монаха появилось странное выражение:

– Да? А что вас беспокоило?

– Я думал: а вдруг вы – коммунист.

– У торговца не может быть политических пристрастий, – Монах слегка покачал головой. – Я просто не могу себе это позволить.

– Но вы лояльны по отношению к режиму. Значит, вы до определенной степени поддерживаете его политику.

Монах смотрел поверх головы Макоумера на пышные ветки старого дерева гингко.

– Говорят, этому дереву четыре сотни лет, – он вздохнул. – И порой мне кажется, что и мне – четыреста. Я видел, как они появлялись и как они исчезали. Все сильные и смышленые. Но конец у всех был одинаков, и с каждым умирала частичка меня самого.

– Но вы все еще живы, – отметил Макоумер. – И все еще жаждете.

Монах глянул Макоумеру в глаза:

– Но у меня никого не осталось. Когда-то у меня была жена, была любимая дочь. Их больше нет. Их поглотил Китай.

– Не понимаю, – Макоумер подлил Монаху водки.

– Когда-то, давным давно... Или мне только кажется, что давно? У меня был брат. Сильный человек, могущественный человек. И он ненавидел американцев. – Монах поднял стаканчик. – Правительство нашло ему применение. Они подготовили его, запустили в дело. Он сразу же добился успеха. Такого успеха, что от него потребовали вербовки новых агентов.

– Когда это было? – спросил Макоумер.

– В шестьдесят седьмом, – Монах прикрыл глаза и глотнул еще водки. Наверное, он уже основательно надрался, подумал Макоумер, и пододвинулся поближе: вдруг Монах скажет что-то такое, что потом можно будет использовать против него? Макоумеру нравилось собирать информацию, компрометирующую информацию. Это давало ему власть над людьми.

– И что случилось? – осторожно спросил он. Вопрос Макоумера вернул Монаха к действительности.

– Среди тех, кого он завербовал, была одна женщина. Красавица. Она была полукровка, наполовину кхмерка, наполовину китаянка. – В голове Макоумера что-то зашумело, словно какая-то страшная птица прошелестела крыльями. – Он ее обучил, и она стала одним из самых ценных агентов. Она была хитрой, талантливой и полностью лишенной морали.