Лео Брюс

Дело для трех детективов

ГЛАВА 1

Не стану делать вид, что тем вечером в атмосфере было что-то зловещее. Ничего такого, что, как считается, предшествует преступлению. Никто не выглядел скрытным, никого не застали в процессе ссоры, никакие таинственные незнакомцы не шатались около дома. Хотя впоследствии, как вы легко можете предположить, я снова и снова перебирал в уме события того дня, я так и не смог припомнить ничего, что могло бы служить предупреждением, — вообще ничего экстраординарного ни в чьём поведении. Именно поэтому случившееся стало для меня таким потрясением.

Я, конечно же, помню — и у меня имеется хорошая причина, чтобы помнить, — что за коктейлями мы обсуждали преступление как таковое. Но мы обсуждали его абстрактно, и разве можно было предположить, что это обсуждение будет иметь какое-либо отношение к последующим событиям?

И я даже не могу сказать наверняка, кто начал обсуждение этой темы. Возможно, если я или кто-либо другой сумел бы это вспомнить, это помогло бы нам понять, что произошло позже. Потому что это обсуждение, как вы увидите из последующего, было важным, ужасно важным в совершенно специфическом смысле.

Но если говорить об атмосфере вообще, на вечеринках у Терстонов вполне можно было обсуждать преступления или религию, политику, кино или привидений. Любая тема, представляющая общий интерес, могла быть разобрана до косточек. Именно такого сорта были вечеринки, которые устраивал Терстон, — на них все много говорили, каждый выкрикивал своё мнение, от которого впоследствии мог яростно отказаться, и каждый при этом старался выглядеть настолько умным, насколько возможно. Я не утверждаю, что всё это было рассчитано на эффект и претендовало на тонкий вкус, как те ужасные лондонские сборища, где женщины с придыханием защищают свободную любовь и нудизм. Но у Терстонов действительно наслаждались беседой, а не рассматривали её как утомительный промежуток между обедом[2] и бриджем.

Сам доктор Терстон не умел говорить, хотя любил слушать и мог время от времени вставить для затравки подходящую фразу. Крупный мужчина в очках, он по внешности и по манерам напоминал тевтонца, выказывая по отношению ко всем весёлую немецкую простоту и сентиментальность. Ему нравилось со всё возрастающей горячностью заставлять гостей отведывать еду, напитки и сигары. До женитьбы он был местным доктором и, хотя теперь больше не работал, сохранил дом, потому что любил его, а новому врачу дал возможность построить себе новое обиталище. У миссис Терстон, очевидно, имелись деньги — во всяком случае, после свадьбы супруги выглядели обеспеченными и жили в своё удовольствие.

Она также была любезной, в высшей степени любезной, хотя и не очень умной. Я останавливался у Терстонов много раз, и, должно быть, провёл c Мэри Терстон в одной комнате немало времени, но я не могу вспомнить, чтобы она произнесла хоть одно развернутое предложение. Она была дородной, крупной, светловолосой, добродушной и совсем непретенциозной; однако косметикой не пренебрегала и тратила много денег на одежду. Я мысленно вижу её достаточно ясно, даже если и не могу вспомнить её слов: заполняя собой довольно широкое кресло, она озаряет всех нас улыбкой, по-девчоночьи заискивающе хихикает и буквально переполнена добротой. Кто-то однажды весьма точно назвал миссис Терстон «Богиней Изобилия»: как хозяйка она была выше всяких похвал. Еда была по-настоящему изысканной, дом содержался в прекрасном состоянии, и — важный дар для хозяйки — миссис Терстон никогда не забывала о напитках. Она была очень славной женщиной.

Итак, кто бы ни начал обсуждать преступление, большую часть разговора взял на себя Алек Норрис, хотя он и делал вид, что относится к теме несколько свысока.

— Преступление? — заметил он. — Разве мы не можем поговорить ни о чём другом? Разве нам недостаточно всего того, чем пичкают нас книги и фильмы? Я сыт по горло этими преступлениями: преступления везде, куда ни повернись!

Доктор Терстон усмехнулся. Он знал Норриса и знал, почему в его словах проступала такая горечь. Норрис был писателем-неудачником: в его романах совсем не было таинственных убийств, но зато было полным-полно психологических переживаний и секса. Доктор Терстон увидел в предложенной теме шанс дать Норрису выговориться.

— Но разве в этих книгах есть преступление? — спросил он. — Такое преступление, которое происходит в реальной жизни?

Норрис, похоже, почувствовал себя ныряльщиком на вышке. Секунду он колебался, уставившись на Терстона, а затем бросился в воду.

— Нет, будь я проклят! — воскликнул он. — Литературное преступление заключается в описании некой тайны и поразительных улик. Тогда как в реальной жизни убийство, например, почти всегда оказывается каким-то гадким делом о задушенной девушке-служанке. Есть только два вида убийства, которые способны сбить с толку полицию, да и то лишь на какое-то время. Первое — это убийство, когда жертву невозможно опознать, — например как недавнее убийство в Брайтоне[3]. Второй случай — это действия сумасшедшего, который убивает просто ради убийства без какого-либо другого повода. Любое предумышленное убийство не может поставить полицию в тупик: если есть повод и жертва идентифицирована, арест неизбежен.

Он сделал паузу, чтобы проглотить остаток коктейля. Я наблюдал за Норрисом, размышляя о том, как странно он выглядит: узкое тело, узкая голова с костистым лицом, в котором выпирают скулы, челюсти и зубы и сильно выступает лоб, а кожа, кажется, сжалась так, что её едва хватает, чтобы покрыть череп.

Затем слово взял другой гость. Полагаю, это был молодой Дэвид Стрикленд.

— Но арест не всегда означает приговор для виновного, — сказал он. — Были убийцы настолько отчаянные, что, хотя они заранее знали, что на них падёт подозрение и, вероятно, последует обвинение, всё-таки решали рискнуть. Они были достаточно умны, чтобы не оставлять слишком много улик.

Я не очень внимательно смотрел на Стрикленда, поскольку знал его вполне хорошо., Крепко сбитый парень, любитель спорта, особенно скачек, он был моложе любого из нас. Стрикленд всегда был не прочь стрельнуть у вас пятёрку, но в случае отказа не затаивал злобы. Он был своего рода протеже Терстонов, и доктор Терстон иногда говорил о нём, обращаясь к своей жене: «Твой возлюбленный, дорогая». Однако за этим ничего не стояло. Я мог представить себе Мэри Терстон, помогающую молодому Стрикленду выпутаться из затруднений, но в нем не было ничего от альфонса: просто любитель выпить и поиграть, обожающий непристойные истории.

Алек Норрис отмахнулся от этого замечания как от досадного недоразумения.

— Когда полиция знает нужного человека, она всегда найдёт доказательства, — заметил он и возвратился к осуждению детективной беллетристики. — Там всё так искусственно, — сказал он, — так не связано с жизнью. Вы, все вы знаете эти литературные убийства. Внезапно, в середине вечеринки, — возможно, подобной вот этой, — кого-то находят мёртвым в соседней комнате. С помощью уловок автора все гости и половина штата прислуги оказываются под подозрением. Тогда прибывает замечательный детектив, который точно доказывает, что на самом деле виновен единственный человек, которого вы вообще никогда не подозревали. Занавес.