Александр Беляев

АРИЭЛЬ

ЛАБОРАТОРИЯ ДУБЛЬВЭ

Нина Никитина вошла в большой прохладный вестибюль. На его пороге кончалась власть климата, времен года и суток. Бушевала ли над Ленинградом зимняя вьюга, или беспощадно палило июльское солнце, в новом здании Института экспериментальной медицины был свой постоянный климат с твердо установленной температурой и влажностью. После уличного зноя начисто отфильтрованный воздух освежал, как морской бриз.

Никитина огляделась вокруг: лифт-экспресс («Первая остановка на десятом этаже»), слева — медленно ползущий вверх пологий эскалатор, прямо — широкая мраморная лестница. Нина решительно двинулась к лестнице. Кабинет Зайцева был на десятом этаже, но ей хотелось выиграть время: еще немного подумать перед тем, как дать окончательный ответ…

Нина Никитина — аспирант, еще не имеющий звания кандидата биологических наук, — должна сегодня до некоторой степени решить свою судьбу: будет ли она работать с профессором Сугубовым. «Друзья-соперники», как их называют, оба крупные ученые, оба работают в одной области: над «узловой» проблемой медицины — проблемой долголетия, но у каждого своя школа, свое направление… И какие разные у обоих характеры!

Нина охотно пошла бы к Лаврову, но друг ее Семен Зайцев настойчиво советует работать со своим шефом — Сугубовым.

— Лавров — мечтатель, а Сугубов прочно, обеими ногами стоит на земле.

Нина медленно поднимается вверх, этаж за этажом. Ей видны длинные светлые коридоры, серо-серебристые двери с надписями: «Сывороточно-вакционный отдел», «Отдел физиологии», «Лаборатория по изучению лучей», «Отдел микробиологии»…

Бесшумно прокатились электровагонетки с оперированными больными. Мелькают фигуры в белоснежных халатах.

Но вот и десятый этаж. У двери кабинета Зайцева маленький микрофон.

— Семен, можно?

— Нина? Входи, входи!

В кабинете темно. Только на большом столе, перед которым сидит Зайцев, одно за другим вспыхивают матовые стекла. Рядом — медицинская сестра, а перед нею — маленькая лампочка, освещающая только одну страницу тетради.

— Сейчас кончаю. Садись, Нина.

Зайцев занят «обходом» больных своего отделения. На матовых экранах появляются то кривая температуры и давления крови, то изображения пульсирующего человеческого сердца и дышащих легких. Одновременно слышатся удары сердца, сердечные шумы, легочные хрипы. Хитроумные приборы дают возможность видеть движение сосудов, рельеф слизистой оболочки желудка, печени и желчного пузыря, спинного и головного мозга…

Быстро мелькают анализы крови, мочи, выделений желез внутренней секреции. В несколько минут организм человека открывает перед врачом свои сокровеннейшие уголки.

Как ни слаба еще врачебная опытность Никитиной, она прекрасно понимает, что на небольших матовых экранах возникают и исчезают изображения органов старых людей: старческие, уставшие, расширенные сердца и легкие, склеротические сосуды, гипертрофированные простаты… Целый ряд болезней, порожденных преждевременной, патологической старостью.

— Ну, вот и все!

Зайцев быстро выключил аппараты. Экраны погасли, открылись металлические шторы, солнечный свет залил комнату. Зайцев дал сестре несколько дополнительных указаний и, широко улыбаясь, повернулся к Никитиной.

— Еще раз здравствуй, Нина! Подсаживайся поближе.

Зайцев и Никитина — друзья с детства. Зайцев на шесть лет

старше Нины. Он высок, худощав, черноволос.

— Ну, как решила? Сугубов или Лавров? Конечно, Сугубов? Да?

— Видишь ли…

— Так ты еще не решила? Колеблешься? Неужто опять повторять все сначала? Ну, слушай же…

В вестибюль вошел высокий, плечистый молодой человек с усами и остроконечной бородкой. На нем белый костюм, широкополая шляпа — панама.

Швейцар принял шляпу.

— Здравствуй, Миша. Когда рыбу удить поедем?

— В выходной день, Леонтий Самойлович.

— Профессор Лавров здесь?

— Нет еще.

Молодой человек взглянул на свои часы-браслет.

— Так. Ну, смотри, чтобы все было готово. Полетим на Чудское озеро. — И направился к лифту.

— Здравствуйте, Леонтий Самойлович, — поздоровался с ним научный сотрудник. — На последней олимпиаде в парке были?

— Нет, я теперь все свободное время за городом пропадаю. А кто победил? Разумеется, Самохин! Ведь это я указал ему настоящую дорогу. Раньше парень увлекался выжиманием тяжестей да бросанием диска!.. Ознакомился с особенностями его ног, с их строением, с влечениями самого Самохина. «Послушайте, товарищ Самохин, — говорю я ему, — да ведь вы самой природой созданы для бега и прыжков». Самохин послушался моего совета, а теперь, видите, в мировые чемпионы выходит.

Сугубов (это был он, известный профессор Сугубов) вошел в лифт, сел в удобное кресло, нажал кнопку и быстро понесся вверх.

Тем временем в вестибюль вошел новый посетитель — бодрый, жизнерадостный старик с большими нависшими усами. Казалось, все его лицо излучало улыбку. Улыбались голубые глаза, улыбались морщинки вокруг глаз, улыбались усы. Глядя на это румяное, оживленное лицо, молодой швейцар невольно улыбнулся.

— Здравствуйте, товарищ Лавров! — весело воскликнул он.

— Здравствуйте, маэстро! — ответил профессор и шевельнул правой бровью. — Когда реванш?

— Через выходной день, Иван Александрович, если вы свободны, — ответил «маэстро».

Швейцар был одним из лучших мастеров шахматной игры и нередко состязался с Лавровым.

— Почему не в следующий? — спросил Лавров.

— В ближайший выходной едем на рыбную ловлю с Леонтием Самойловичем.

— Вот и попадете под дождь за измену шахматам!

— Дождь нам не страшен, Иван Александрович. Мы с Леонтием Самойловичем закаленные рыболовы и охотники.

— А он здесь?

— Пришел.

— Точен, как всегда. А меня в пути девочка задержала. Маму, изволите ли видеть, потеряла. Ну, пришлось покататься с ней на моем электромобиле. Хорошо хоть скоро маму нашли… Так через выходной день у вас на квартире?

Лавров поднялся на десятый этаж. Он шел по широкому светлому коридору, и все встречные уже издали начинали улыбаться, как будто ожидая, что профессор вот-вот отпустит одну из своих обычных шуток.

Никитина до последней минуты колебалась… Отлично, так и запишем!

— Я воспользовался тем, что вы здесь вместе, Иван Александрович и Леонтий Самойлович. Мне хочется, чтобы вы совместно решили один вопрос. Суд Соломона, так сказать. Вот эта аспирантка…

— Видал, видал, — перебил его Сугубов, — вы слушали у меня лекции? Ваша фамилия…

— Никитина.

— Так вот, — продолжал Зайцев, — Никитина не может решить вопроса, с кем ей работать: с профессором Лавровым или с профессором…

— Но мы же за нее решать не можем, — снова перебил Сугубов. — И соперничать нам не пристало. Кто ей кажется краше, пусть того и выбирает.

Лицо Лаврова, как всегда, излучало улыбку. Он по очереди переводил взгляд с одного собеседника на другого и, наконец, заговорил:

— Леонтий Самойлович! Мне кажется, что здесь самым правильным будет именно соломоново решение…

— Разрубить этого младенца пополам? — Сугубов насмешливо кивнул головой в сторону Никитиной.

— Зачем же рубить? Пусть поработает и у вас и у меня. Ну, скажем, по четным дням у вас, по нечетным у меня… или по пятидневкам. Когда она ближе познакомится с работой каждого из нас, ей легче будет сделать окончательный выбор. Правильно я говорю, товарищ Никитина?

Нина утвердительно кивнула головой.

— Как же это так, работать и у вас и у меня? — возразил Сугубов. — Вы что-то совсем странное предлагаете, Иван Александрович.