Annotation

Отрывок из книги «Мы тоже дрались» серии «Я помню».

PS: написано с разрешения Артема Драбкина.

Я вас приветствую! Хррр. Хрррр. Ххуррагх!

- Я родился в 1938 году в Ростовской области на заводе Имени 1-й Конной. Мой папа, Альтаир Таирович, был знатным жеребцом-производителем, мама, Мазовия Мартовна, простой кобылой-труженицей. Мы, буденовские кони, взрослеем быстро, через два года пришла пора выбирать, так сказать, свою дорогу в жизни. Для меня вопросов не было – только в армию. Тогда у всех на устах были слова маршала Буденного: «Лошадь себя еще покажет». В фильмах про армию конницу показывали наравне с танками и самолетами. Считалось, что в современной войне для нас тоже найдется место. Ну и, конечно, было такое желание – покрасоваться. В колхозе что? Будешь, в лучшем случае, возить председателя или, там, агронома, может, в милицию определят. А в армии у тебя новенькое седло, хорошая сбруя, красивая попона, кормят, опять же, хорошо: овсом, добавки всякие дают. У меня с породой все отлично было, так что взяли сразу, без раздумий. Я попал в Тамбовское кавалерийское училище имени 1-й Конной Армии. Надо сказать, мне повезло: в скором времени прошла волна сокращений конницы, многие училища перепрофилировали, но Тамбовское имени Первой Конной это не затронуло. Учили нас серьезно: подъем, уборка, поесть – и вперед, на занятия. Чему учили? Ну, выездка, понятно, держать строй, препятствия брать. Марши были очень часто. И, естественно, боевая подготовка.

- Расскажите об этом поподробнее.

- Ну, должен сразу сказать, вот сейчас говорят много: мол, сталинские маршалы, Ворошилов и Буденный, готовились конницей против танков воевать. Это, конечно, неправда, танков у нас у самих хватало, Кавалеристы, конечно, должны были вести бой, в основном, по-пешему. Но мы же, все-таки, кавалерия! Поэтому атаковать в конном строю тоже учились: рубка, атака с пиками, стрельба на скаку – все это было.

- С пиками?

- А ты как думал? Смотрел фильм «Александр Невский»? Там наши ребята снимались, и сверху, и снизу. Но к началу войны пики у нас забрали. Вообще, конечно, тут очень важно, чтобы оба были подготовлены: и конь, и всадник. Если ты ровно идти не умеешь, спотыкаешься, то твой конник упражнение не выполнит. Ну а если человек – неумеха, тут и говорить нечего, легко без уха остаться можно, были такие случаи. Но у нас ребята хорошие служили. Я был конем капитана Удаленького Александра Викторовича. Мы с ним всю войну прошли – огромная редкость. Даже не знаю, были ли такие еще. Так он всегда за мной сам ходил, никому не доверял: сам чистил, мыл, кормил, даже убирался часто он же, хотя, казалось бы, командир! Он такой крепкий был, кривоногий, усищи лихие – многие думали, что он казак. А он просто из Рязани, из рабочих. Капитан Удаленький – тот был кавалерист от бога! У нас в училище все наездники были, но Александр Викторович – он всегда считался... Ну-у-у, образцом, что ли. Он, кстати, умел номер с двумя шашками показывать, на скаку рубил на обе стороны, закрываться успевал, а лоза в два раза чаще поставлена. Конечно, для войны это не нужно, но мы же кавалерия! У нас гордость, задор!

- Расскажите немного о довоенной жизни

- Как я уже сказал, учили нас, как следует, работали до седьмого пота, и зимой и летом, бывало, только полдень – а ты уже в мыле весь. Но мы понимали – так надо. Все ведь сознательные, время такое было. Нет, встречались, конечно, кони, которые сачковали, или наоборот, постоянно норов показывали: дурили, удила закусывали, норовили всадника сбросить. Но они долго не задерживались, здесь армия, а не ипподром.

- Как вы запомнили начало войны?

- В тот день нас прямо с полигона вернули в конюшню. Мы, конечно, недоумевали: в чем дело, на тот день был намечен длинный марш, на все светлое время суток, а тут... Стоим, волнуемся, кое-кто уже начал денники ломать – была такая хулиганская привычка, чуть что – бьем копытами... А в три часа зашел ко мне капитан Удаленький. Я еще как-то насторожился – уж очень он напряженный был, мы такое чувствуем. Обнял за шею и говорит: «Во так, брат Алмаз, война началась».

- Какие изменения это внесло в вашу жизнь?

- Поначалу никаких. Занятия шли своим чередом, хотя я знал, что Удаленький постоянно пишет заявления, чтобы его на фронт отправили. Но он был ценным инструктором и каждый раз начальство отказывало.

- А вы не писали заявления?

- Как я могу писать, у меня же копыта (ржет).

- Да, действительно, прошу прощения. Расскажите, как вы попали на фронт?

- Осенью очередную просьбу Удаленького все-таки удовлетворили, и мы с пополнением попали в корпус генерала Белова. Про бои под Тулой вспоминать, если честно, не очень люблю – тяжело было. Бросали нас туда-сюда, пятились мы все время, но Гудериана мы все же остановили. Контрудар был, много там коней наших погибло – грязь, мы вязли, многие ноги ломали. А на войне, знаешь, тяжелораненых коней не особо выхаживают-то. 26-го ноября нашему корпусу присвоили звание гвардейского.

- У Бориса Слуцкого есть замечательное стихотворение про кавалерийский корпус, мне врезались в память такие строчки: «Где-то бухает, ухает глухо, добивают выстрелом в ухо самых лучших, любимых коней. Так верней»

- Что я могу сказать. Было, конечно. Если конь тяжело или смертельно ранен, и здоровым ему уже не быть... Да, было. И добивали, и многие плакали при этом. Очень тяжело. Меня Бог миловал – был два раза ранен, но каждый раз легко, наш ветеринар осколок вытаскивал, зашивал, а на другой день уже в строю.

- Расскажите о вашем знаменитом рейде зимой 42-го.

- Ну, собственно, что рассказывать. Прошли линию фронта, наступали, нас отрезали. Четыре месяца там просидели, с партизанами соединились, десантников к нам прибилось сколько-то. Очень голодно было – ели солому с крыш. Я имею в виду, кони, конечно. Фураж нам с самолетов сбрасывали: с По-2, потом площадку сделали, ТБ-3 садились. Он хоть и огромный, но садился на простые аэродромы. Помню, немцы под утро уже, подожгли наш По-2, «кукурузник», прямо над нами. Из пулемета подожгли. И он к ним упал, а мы рядом были совсем, из разведки возвращались. Вроде немцев поблизости быть не должно, значит, тоже разведка какая-нибудь. Мы с капитаном Удаленьким осторожно к опушке прокрались, смотрим, самолет горит на поляне, летчик от него второго тащит к лесу, а немцы к нему с другой стороны бегут, немного, человек десять. Ну и нас десять. С конями. Виктор Александрович вернулся, скомандовал, мы на них и рванули. И вот знаешь, вылетели галопом, скачем, и я вижу, как немцы пулемет поднимают. Я же понимаю – это смерть, и не остановишься ведь, несусь во весь опор, а у них, видно, что-то заело. Я уже не скачу, лечу карьером, ржу при этом, в общем, успели мы раньше, капитан мой как махнул шашкой, первому башку долой, кровища, второй сразу руки вверх поднял, да тут же и упал. Мы уже потом подошли, Удаленький спешился, посмотрел, говорит, ни ран, ничего. Наверное сердце не выдержало от испуга. Это один из трех случаев у меня был за всю войну, когда в атаку скакал по-настоящему.

- А как обычно воевали?

- Ну, сам понимаешь, мы ребят к рубежу подвозим, они спешиваются, с нами коновод остается, сперва был один на десять коней, потом один на двадцать. Они идут в атаку, а мы ждем.

- Переживали?

- Конечно! Мы же с ними... Понимаешь, вообще говоря, в эскадроне была полная взаимозаменяемость, то есть если всадника убили, а у другого – коня, то сел и дальше воюй, но все равно друг к другу привязывались очень, я капитана Удаленького без слов и без повода понимал. Он меня и шпорами-то никогда не трогал.

- Как кормили на фронте?

- Знаешь, как у поэта Твардовского написано: «Есть войны закон не новый: в отступленьи ешь ты вдоволь, в обороне – так и сяк, в наступленье – натощак». Вот очень точно он написал. Конечно, по всякому бывало. Хотя, нас старались кормить по норме, овес был. И при том конники его же жрали: овсяная каша, овсяный кисель. Удаленький, уже майор был, говорит мне как-то: еще месяц так постолуемся, я лучше тебя ржать буду.