Ирина Волкова

Флирт с дьяволом

Харитон Ерофеев задумчиво смотрел вдаль через забранное решёткой окно. На него вновь нахлынуло ощущение тоски и полной безысходности. Вчерашний день был просто кошмарным. День сегодняшний обещал быть почти точным повторением вчерашнего. Но самое ужасное – что то же самое повторится завтра, послезавтра, через месяц, через год и ещё через много лет. Хотя много ли ему осталось? Вчера ему исполнилось 49. Через год ему будет пятьдесят.

Харитон шмыгнул носом и неожиданно для себя затянул песню, которую ученики школы, в которой он когдато учился, нестройным хором исполняли на пионерских праздниках.

– Сижу за решёткой в темнице сырой,

Вскормлённый в неволе орёл молодой…  – отчаянно фальшивя, фальцетом выводил Ерофеев.

И, хотя для человека, обладающего минимальным музыкальным слухом, даже вопли возбуждённого мартовского кота показались бы вполне мелодичными по сравнению с пением Харитона, сам Ерофеев считал, что поёт он очень даже неплохо, с чувством, так, чтобы душа "свернулась и развернулась".

Песня взбодрила его. Харитон расправил грудь, вытянул шею, задрал вверх подбородок и пел всё громче и громче, ощущая себя молодым и полным сил царём птиц, томящимся в плену по воле злого рока. Его душа рвалась на волю. Он был готов бороться с судьбой. Он ещё покажет им всем, кто таков Харитон Ерофеев!

Так и не допев до конца, Харитон забыл слова и сбился.

– Merde![1] – выругался он.

Это было единственное слово, которое он научился правильно произносить пофранцузски. Все остальные французские слова он выговаривал на нижегородский манер, но "merde" было его любимым выражением, и Ерофеев долго тренировался перед зеркалом произносить французское "R" на манер утрированного украинского "Г".

Резко и гортанно восклицая "merde!", Харитон представлял себя русским аристократом, этаким князем Шаховским, безупречным красавцем и утончённым эстетом, по которому вздыхают все молодые и прекрасные дамы высшего света, и которому смертельно завидуют богатые европейские плейбои.

К сожалению, Харитон не был аристократом. Он родился в деревне Ульи Нижневартовского района в семье плотника. Жители деревни Ульи в ту пору жгли лучины в избах и не имели представления о том, что такое радио или телевидение. О том, что на некотором расстоянии от Нижневартовска существует такое удивительное государство, как Франция, и о том, кто такие аристократы, Харитон узнал только в двенадцать лет, когда старый деревенской интеллектуал Кузьмич, раскулаченный и сосланный на поселение в Сибирь в первые годы Советской власти, дал ему почитать потрёпанный томик "Трёх мушкетёров". С тех пор Ерофеев начал воображать себя сначала французским, а потом, по мере приобщения к классике отечественной литературы, русским аристократом, живущим в Париже.

"Ненавижу решётки," подумал Харитон. "Какой идиот придумал вставить их сюда? Пожалуй, я заменю их на пуленепробиваемые стёкла".

Ерофеев взял полотенце и, ступая босыми ногами по мозаичному полу, вышел из дома и направился к отделанному каррарским мрамором бассейну, вода в котором своей безупречной синевой соперничала с безоблачным и знойным летним небом Лазурного берега. Бросив полотенце на шезлонг под высокой финиковой пальмой, Харитон ласточкой прыгнул в бассейн, и, задержав дыхание, поплыл под водой.

* * *

Пётр, или, вернее, Пьер Большеухов, в отличие от страдающего неизлечимой ностальгией Харитона Ерофеева, не мог поверить своему счастью. Пять минут назад ему позвонили из полиции и сказали, что машина его жены, графини МотерсидеБелей, свалилась с обрыва неподалёку от италофранцузской границы. "Феррари" взорвался, и от его жены, если не считать обугленных костей, остались только сумочка с документами и пышный огненнорыжий парик, вылетевшие через окно.

Пьер подошёл к бару и дрожащими руками открыл бутылку шампанского "Дом Периньон".

– Такое событие надо отпраздновать! – пробормотал он. – Допрыгалась, шалава! Больше не будешь по любовникам мотаться! А ведь я тебя предупреждал! Если бы хоть с приличными мужиками мне изменяла, я бы ещё мог это понять. Но спутаться в СанРемо с продавцом салата – это слишком даже для французской графини! И что ты в нём такого нашла, чего не было у меня?

Если бы графиня МотерсидеБелей была жива, она нашла бы, что ответить, но в данный момент группа спасателей извлекала её останки из покорёженного "феррари", так что порядком обрюзгший и разжиревший за одиннадцать лет супружества Большеухов мог смело задавать подобные вопросы, не опасаясь того, что помешанная на сексе стареющая графиня, обладавшая к тому же взрывным темпераментом и на редкость стервозным характером, выскажет ему всё, что она думает по поводу его потенции, члена и интеллекта.

Одиннадцать лет назад Пётр Большеухов, нищий даже по советским меркам актёр второго плана, встретился с Жозефиной МотерсидеБелей на международном кинофестивале в Москве. В те времена он был стройным голубоглазым блондином, и с потенцией у него тоже было всё в порядке. Графиня была старше его на пятнадцать лет, но если учесть время, проведённое ею в косметических салонах, выглядела она очень даже неплохо для своего возраста.

Пётр отреагировал на французскую графиню, как ГАИшник на превышающую скорость дорогую иномарку. Ночь они провели в её номере в отеле "Метрополь". В короткие промежутки между любовными утехами Большеухов читал ей стихи Есенина, а не понимающая порусски ни бельмеса графиня вздыхала и прижимала руки к большой силиконовой груди. Наутро Жозефина заявила, что они непременно должны пожениться. Обезумевший от такого невероятного везения Пьер на радостях оттрахал свою невесту так, что вопли графини переполошили весь гостиничный персонал, решивший, что на богатую иностранку совершено нападение.

Так Петр, превратившийся в Пьера, перебрался из Москвы на виллу графини, расположенную неподалёку от Ниццы. Несколько месяцев всё шло хорошо, но постепенно графиня и актёр устали друг от друга. Большеухов чувствовал, что уже не в силах с прежним пылом выполнять супружеские обязанности. По правде говоря, его начинало подташнивать при одном виде графини. Поэтому узнав, что Жозефина вступила в романтические отношения с итальянским автомехаником, живущим в Бордильере, Пьер даже обрадовался, что супруга, наконец, оставила его в покое.

За несколько недель полового воздержания Большеухов восстановил силы и попытался завязать роман с юной и соблазнительной шансонеткой из кабаре "Дикие кошечки". Неведомо каким образом проведавшая об этом графиня закатила мужу грандиозный скандал, сопровождающийся метанием в изменника предметов обстановки, а также словесными оскорблениями и угрозами.

Пьеру дали ясно понять, что если он хочет попрежнему жить в роскоши и не работать, он должен соблюдать приличия и ни коим образом не пятнать честь семьи МотерсидеБелей.

Пьеру очень нравилось жить в роскоши. Найти приличную работу во Франции для него было почти невозможно, а работать грузчиком или официантом он категорически не хотел. Пьер вздохнул и забыл о прекрасном поле. Он вошёл во вкус французской кухни и со временем стал настоящим гурманом, поглощая невероятные количества утиного паштета, лягушачьих лапок и овечьего сыра.

В свободное от приёма пищи время Большеухов смотрел телевизор, читал книги или лениво плескался в бассейне, так что не удивительно, что через несколько лет он поправился почти на тридцать килограммов, а его живот нависал над штанами, как тент над террасой.

Вначале Большеухова мучила ностальгия. Он вспоминал своих московских друзей, умопомрачительные пьянки в компании приятелейактёров и прелестных наивных девушек, которые таяли от синевы его глаз и магического слова "актёр". Но постепенно тоска притупилась, и по мере того, как его тело становилось всё более грузным и округлым, мечты о молодости, свободе и наполненном страстью сексе возвращались лишь иногда в сновидениях, которые Пьер почти сразу же забывал, озабоченный тем, что он собирается съесть на завтрак. Пьер превратился в вялого перекормленного мопса, предпочитающего уют диванных подушек играм на природе с разношерстной собачьей сворой.