Олен Стейнхауэр

Турист

Конец туризма

Понедельник, 10 сентября — вторник, 11 сентября, 2001 год

1

Через четыре часа после неудавшейся попытки самоубийства его самолет заходил на посадку над аэродромом Любляны. Короткий звуковой сигнал — и над головой загорелась табличка с напоминанием пристегнуться. Сидевший рядом бизнесмен-швейцарец щелкнул пряжкой и уставился в чистое словенское небо — нарвавшись в самом начале полета на глухую стену молчания, он понял, что сосед, американец с дрожащими руками, к разговорам не склонен.

Американец закрыл глаза, вспоминая утренний эпизод в Амстердаме — выстрелы, звон стекла, треск дерева, вой сирен…

Если самоубийство — грех для верующих, то что оно для тех, кто не верит в грех? Что? Попрание принципов природы? Возможно, потому что ее главный, непреложный закон состоит в продлении существования. Доказательство тому — сорняки, тараканы, муравьи и голуби. Все созданные природой твари едины в стремлении к общей цели: остаться в живых. Такова неоспоримая теория бытия.

За последние месяцы он так часто размышлял о самоубийстве, подходил к этому акту со столь разных сторон, что сам термин «совершить самоубийство» звучал теперь не более трагично, чем такие, как «сходить в кино» или «принять душ». А тяга к самоубийству проявлялась зачастую с не меньшей силой, чем потребность в сне.

Иногда она выражалась в пассивном желании — мчаться по шоссе, отстегнув ремень безопасности, закрыть глаза и пересечь вслепую улицу, не обращая внимания на поток машин, — но в последнее время все отчетливее ощущалось стремление взять на себя ответственность за собственную смерть. Мать назвала бы это Большим Голосом: «Вот нож, ты же знаешь, что нужно делать. Распахни окно и попробуй расправить крылья». А еще в половине пятого утра, в Амстердаме, когда он лежал на той женщине, прижимая ее к полу, и через разбитое окно спальни летели пули, Голос предложил встать, выпрямиться и встретить град свинца с гордо поднятой головой, как и подобает мужчине.

Всю прошлую неделю он провел в Голландии, присматривая за пользующейся поддержкой США шестидесятилетней активисткой, чьи комментарии по вопросу иммиграции привели к логическому итогу: ее заказали. В то утро наемный убийца, профессионал, известный в определенных кругах под кличкой Тигр, предпринял уже третью попытку. В случае успеха голосование по предложенному ею консервативному законопроекту в голландском парламенте было бы, скорее всего, сорвано.

Как именно продление существования данного политика, женщины, построившей карьеру на потворстве перепуганным фермерам и оголтелым расистам, играет на руку его стране, он не знал. «Сохранить империю, — не раз говаривал Грейнджер, — в десять раз труднее, чем ее построить».

В его профессии рациональные обоснования не важны — у исполнителя свои мотивы и доводы. И все же…

«Что я здесь делаю?» — подумал он в какой-то момент, прижимая к полу вопящую от страха дамочку, пряча голову от разлетающихся осколков стекла и слушая сухой треск оконной рамы. Он даже оперся ладонью о пол и начал подниматься, чтобы взглянуть смерти в лицо, но тут, посреди всего этого ада, услышал веселый рингтон своего сотового. Он убрал руку, достал телефон, увидел, что звонит Грейнджер, и крикнул, перекрывая шум:

— Что?

— Течет река мимо Евы, — сказал Том Грейнджер.

— И Адама. [1]

Хитрец Грейнджер брал в качестве паролей первые строчки из романов. В данном случае смысл послания сводился к тому, что его ждет новое задание. Вот только он сам не ждал ничего нового. На протяжении многих лет жизнь его складывалась в неумолимую, отупляющую однообразием череду городов, отелей, подозрительных лиц. Настанет ли когда-нибудь всему этому конец?

Он дал отбой, приказал вопящей старушке оставаться на месте и поднялся. Поднялся, но не умер. Пули больше не свистели, стрельба прекратилась, и ей на смену пришел вой полицейских сирен.

— Словения, — сообщил Грейнджер позднее, когда доставил подопечную в палату представителей. — Портороз, городок на побережье. У нас там кейс с денежками налогоплательщиков и посольский цээрушник, Фрэнк Додл. Оба пропали.

— Мне нужен перерыв, Том.

— Считай, получил отпуск. Твоим контактом будет Энджела Йейтс — она работает в офисе Додла. Ты ее знаешь. Потом можешь задержаться и отдохнуть.

Грейнджер еще что-то говорил, как всегда объясняя задание с минимумом деталей, а у него вдруг ни с того ни с сего разболелся желудок. Боль была острая и не унялась до сих пор.

Если непреложный закон бытия есть продление оного, то не следует ли рассматривать противоположное как своего рода преступление?

Нет. Признание самоубийства преступлением означало бы, что природа различает добро и зло, когда в действительности ее заботит лишь поддержание равновесия.

Может быть, дело именно в этом, в нарушении баланса. Он просто съехал, соскользнул на краешек коромысла. Такое вот до нелепости неуравновешенное создание. И с какой стати Природе одаривать его своими милостями? Разумеется, она тоже желает его смерти.

— Сэр? — Крашеная блондинка стюардесса вежливо улыбнулась. — Ваш ремень.

Он растерянно моргнул.

— А что такое?

— Пристегнитесь, пожалуйста. Мы заходим на посадку. Это ради вашей безопасности.

Он едва не рассмеялся, однако пристегнулся — не спорить же. Потом сунул руку в карман, достал белый конвертик с купленными в Дюссельдорфе таблетками и проглотил две штуки декседрина. Жить или умирать — это одно, но сейчас от него требовалась максимальная собранность.

Швейцарский бизнесмен наблюдал за соседом с откровенной подозрительностью.

Миловидная круглолицая брюнетка за поцарапанным пуленепробиваемым стеклом смотрела так, словно ждала именно его. Он попытался представить себя на ее месте. Что она видит? Наверное, обратила внимание на большие руки. Пальцы уже немного дрожали после декседрина, и если она заметит это, то, может быть, подумает, что он подсознательно исполняет какую-нибудь сонату.

Он протянул потрепанный американский паспорт, пересекший больше границ, чем иные дипломатические. Может, примет его за гастролирующего пианиста. Чуточку бледноват, слегка вспотел после перелета. Покрасневшие глаза. Скорее всего, заподозрит авиафобию, боязнь полетов.

Он выжал из себя улыбку, чем стер с лица брюнетки выражение профессиональной скуки. Вообще-то она и впрямь была мила, и он хотел показать, что рад столь приятному приему.

Паспорт поведал брюнетке немногое: рост — пять футов, одиннадцать дюймов, родился в июне 1970-го — тридцать один год. Пианист? К сожалению, род занятий в американских паспортах не указывается. Брюнетка посмотрела на него внимательно и заговорила с легким, выдававшим неуверенность акцентом.

— Мистер Чарльз Александер?

Он поймал себя на том, что озирается по сторонам — паранойя в чистом виде, — и улыбнулся еще раз.

— Верно.

— Вы по делам или в качестве туриста?

— Я турист.

Брюнетка подержала паспорт под ультрафиолетовой лампой и, взяв штемпель, приготовилась сделать отметку на одной из немногих чистых страничек.

— Надолго в Словению?

Мистер Чарльз Александер улыбнулся ей ясными зелеными глазами.

— На четыре дня.

— Если хотите отдохнуть, стоит задержаться по меньшей мере на неделю. Здесь много достопримечательностей.

Еще раз блеснув улыбкой, он качнул головой.

— Возможно, вы и правы. Посмотрим, как сложится.

Получив ожидаемые ответы, брюнетка приложила штемпель и протянула паспорт.

— Добро пожаловать в Словению.

Он прошел через багажный зал, где пассажиры, прилетевшие тем же рейсом Амстердам — Любляна, еще скучали с пустыми тележками возле пустой карусели. Никто не обращал на него внимания, и он перестал вертеть головой, словно обкурившийся ишак. Причиной нервозности были боль в животе и декседрин. Таможенников на месте не оказалось, и он прошел прямиком к автоматически открывшимся перед ним стеклянным дверям. Небольшая толпа встречающих, колыхнувшаяся было при его появлении, тут же утратила интерес, признав в нем чужого. Он ослабил галстук.