– Кто из вас знает, что изображено на этой карте? – спросил Берге Хансен. Один только Мартин мог ответить, что это Тихий океан. Якоб часто рассказывал сыну о морях и странах, которые повидал в молодости.
Учитель с минуту рассматривал свои холеные ногти, покусал верхнюю губу, поправил очки, а потом сказал:
– Дело в том, дети, что нынче ночью, восемнадцатого декабря сорок первого года, Соединенные Штаты Америки объявили войну Германии и Японии. Я не стану высказывать свое мнение о происшедшем, а просто немного поясню события.
Все прекрасно поняли учителя – теперь приходилось держать язык за зубами и помалкивать насчет того, что думаешь. Берге Хансен рассказал ученикам о нападении японцев на Пирл-Харбор, о Филиппинах, о Китае, который вот уже много лет борется против японского угнетения. Берге Хансен водил указкой по карте, показывая, где, по его мнению, развернутся военные операции. Но он не мог скрыть свою радость по поводу того, что Америка вступила в войну.
– Таким образом, с сегодняшнего дня война стала мировой войной в самом прямом значении этого слова – она охватила весь земной шар, – сказал Берге Хансен. – Мы с вами, дети, очевидцы самой большой войны, какую знала история человечества.
Учитель произнес эти слова таким тоном, точно сделал комплимент всему классу.
Вечером, когда все члены семьи вернулись с работы, об утренней размолвке никто и не вспоминал. Якоб затопил печь, и холодная, застоявшаяся сырость медленно уползла из комнаты. Карен накрыла стол, поставила еду, зажгла все газовые горелки. Вагн напевал и насвистывал вкомнате, облачаясь в свой лучший костюм. От Лауса пришло письмо.
Но самое приятное состояло, пожалуй, в том, что Якоб собирался мыться. Он был весь в грязи – и недаром: он целый день проработал на разгрузке кормов и получил дневную плату.
После ужина Карен позвала Мартина – она мыла на кухне посуду.
– Вечером тебе придется пойти на собрание в союз, – сказала она. – Тебе пришла повестка.
– Ой, мне не хочется, – захныкал сын.
– Сам виноват, записался туда против воли отца, а теперь терпи – нельзя иметь семь пятниц на неделе.
– Мне там скучно, не хочу я сидеть и читать молитвы, лучше я помогу тебе вытирать посуду.
– А я хочу, чтобы ты пошел на собрание. Собрание происходило в нижнем этаже приходского клуба.
– Здравствуй, Мартин, – сказал председатель, протягивая Мартину руку. – Что-то тебя давно не видно, ты пропустил уже несколько собраний. В чем дело, может, ты болел или дома что-нибудь стряслось?
Мартин замялся, он не решался выложить председателю всю правду, не хотелось его обижать – председатель славный человек и принимает союз всерьез. В конце концов, Мартину ничего не стоит посидеть на собрании – просто чтобы доставить председателю удовольствие. Зато Мартин терпеть не может его заместителя – долговязого тощего человека в толстых очках, который днем работает в сберкассе – вписывает цифры в пухлые книги. У него бледное злое лицо, и он все замечает – сыщик проклятый.
После того как собравшиеся спели псалом и выслушали всякие полезные наставления, председатель рассказал им об Иисусе и Варраве. Потом снова пели. А затем председатель погасил свет и рассказал страшную историю о мертвеце, который являлся за своей золотой рукой. Это было куда интересней всяких притч. На этом программа вечера была исчерпана, оставался последний номер – молитва. Но в эту минуту заместитель подошел к председателю и что-то тихо шепнул ему на ухо. Председатель кивнул и, подняв руку, чтобы водворить тишину, объявил:
– Дети, прежде чем окончить сегодняшний вечер, я должен сказать вам одну важную вещь, поэтому прошу вас сидеть тихо.
Когда мало-помалу мальчики стихли, он сказал:
– В последнее время в нашей стране какие-то люди стали устраивать взрывы на немецких и некоторых датских предприятиях. Кое-где эти взрывы повлекли за собой человеческие жертвы. Так вот, когда вы вернетесь домой, дети, передайте родителям, что молодые люди из порядочных семей, молодые христиане не могут иметь к этому никакого отношения. Эти диверсии – затея коммунистов.
– А теперь сложим руки и помолимся отцу небесному, – благочестиво возгласил заместитель.
Дни шли.
Лаус явился домой на побывку с двумя нашивками на рукаве – он получил чин капрала. Гудрун очень гордилась своим женихом. Сам Лаус тоже запел на новый лад – ему теперь уже не нравились насмешки над военной службой, он говорил о ней с гордостью и уважением. С восторгом сообщил он, что полковник и другие офицеры его полка записались в добровольческий корпус, который посылают на Восточный фронт сражаться с русскими.
– Черт бы побрал всех этих предателей! – воскликнул Вагн.
– Какие же они предатели, – возмутился Лаус. – Эти люди жизнью готовы пожертвовать ради своих убеждений. Таких героев надо уважать. И, кстати говоря, наше правительство совершенно открыто призвало всех датчан записываться в добровольческий корпус. Может, и я еще запишусь.
– Нет, не запишешься, – быстро сказала Гудрун. Вообще-то она не часто открывала рот.
– Может, вы хотите, чтобы русские явились сюда? – ядовито поинтересовался Лаус.
– Боже сохрани, – сказала Карен.
– Русские сюда не собираются, – твердо сказал Якоб. – Ни один здравомыслящий человек в это не верит. Когда вы только уразумеете, что здесь хозяйничают нацисты, а не русские! К слову сказать, от русских мы никогда ничего плохого не видели, скорее наоборот.
– Не видели, так увидите, – заявил Лаус. – Потому-то самое лучшее, чтобы немцы и русские обескровили друг друга.
– Черт побери, что с тобой сделали – ты совсем спятил, – возмутился Якоб. – Не желаю слушать этот вздор. Всякому терпению есть предел, тебя еще розгами надо учить, мой милый.
– Ну, ну, не ссорьтесь, – сказала Карен. – Мы все теперь злимся из-за каждого пустяка, а все потому, что трудно стало жить. И чем только все это кончится!
– Злость злости рознь, – возразил Якоб. – Нам, может, и впрямь пора бы разозлиться. Вот уже два года нацисты сидят у нас на шее, награбили миллионы, отняли все права, а мы говорим спасибо. Люди совершенно равнодушны – словно отупели. Вы толкуете о русских, потому что об этом трезвонят газеты, ну а кто хозяин газет, кто решает, что в них пишется? Знает кто-нибудь из вас хоть одного коммуниста, который причинил бы вам зло? Нет, не знает! А вы когда-нибудь слыхали, чтобы Советский Союз угрожал Дании? Нет, не слыхали. Все это чистейший психоз – вроде как антисемитизм. А в вас вколачивают эту гнусность, не давая вам даже шевельнуть мозгами. Знаете, что происходит в Германии вот уже восемь лет? А знаете, что происходит теперь во всей Европе? В немецких концлагерях томятся сотни тысяч людей, гетто набиты битком, братские могилы полны, и число их все растет и растет, а вам наплевать, пока вас самих не прижмут к ногтю, – вот тогда вы запоете по-другому. Ну и черт с вами, закрывайте глаза, коли хотите. Только, когда вы разберетесь, где правда, а где ложь и клевета, поздно будет, помяните мое слово.
– Ну хорошо, отец, а что же нам делать? – спросил Вагн.
– Не знаю, – ответил Якоб. – Знаю одно – нельзя им помогать!
Глава пятая
Задняя стена дома покрыта серой штукатуркой. Лестничная клетка выкрашена в серый цвет. И на всем лежит ровный слой ветхости и грязи. Есть от чего прийти в уныние, но люди быстро привыкают ко всему. А здесь ютился настоящий человеческий муравейник, и весь день напролет, с той минуты, как жильцы по утрам опорожняли ночные сосуды, и до самых сумерек, в которых смешивался детский плач и звуки радио, не смолкали суета и возня. Во двор, где размещались всевозможные склады, въезжали ломовые лошади и автомобили, бойко шла разгрузка и погрузка; старики, высунувшись из крохотных окон, следили, как идет работа. Двор был большой, квадратный, на улицу дом выходил фасадом, там жили богатые люди. Между ними и обитателями заднего двора лежала пропасть, даже дети из богатых и бедных квартир не играли друг с другом.