Наоми Френкель

Дикий цветок

О судьбе и творчестве Наоми Френкель

Когда идет речь о творчестве Наоми Френкель, возникает соблазн увидеть в описываемых историях реальные эпизоды ее жизни. Дело в том, что драматические события романа «Ваш дядя и друг Соломон…», продолжением которого является роман «Дикий цветок», основаны, порой с большей степенью правды, а порой с меньшей, на реальной почве. Из зерен, посаженных в эту почву, и выросли романы, как ростки, одетые писательницей в литературную форму, развитые и расширенные силой ее воображения в цепь событий, которых, в реальности, не было. Но, при этом, повествование разворачивает перед нами панораму исторической и общественной действительности, в которую автор зорко вглядывается, выявляя ее влияние на душу человека и, наоборот, влияние человека на события.

«Это печальные, я бы даже сказала, скорбные книги, – сказала мне Наоми Френкель, – я восстанавливаю то, что мы пережили вместе с народом, душевные ночные беседы, незабываемые по доверительности встречи. В своих романах «Ваш дядя и друг Соломон» и «Дикий цветок» я, по сути, рассказала израильским читателям о себе, о духовном одиночестве, с которым я осталась с глазу на глаз, и о том, что произошло со мной во время службы в Армии обороны Израиля».

Но, прежде всего, оба романа возникли из чувства глубокой тоски по ушедшему из жизни мужу писательницы Израилю Розенцвайгу. Это был истинный мыслитель, бескомпромиссный литературный критик, принадлежавший к школам всемирно известного исследователя еврейского мистического учения Каббалы профессора Гершома Шалома и лауреата Нобелевской премии по литературе 1966 года ивритского писателя-классика Шмуэля Иосефа Агнона. Именно Израиль Розенцвайг является невидимым, но весьма ощутимым соучастником, стоящим за кулисами событий, системой образов и стилем написания романов. Для него, чья любовь к израильской природе неутолима, она с удивительной тонкостью ее рисует. Главным образом, это пейзажи долины Бейт-Шеана, пустыни Негев и Синайской пустыни. Многочисленные описания природы не являются чисто поэтическим приложением. Описания неба, прихода сумерек ночи, животных и птиц страны, утесов и скал, пустынь и зелени оазисов, походов, тайных и открытых – все это трепещет вместе с героями романов. Члены кибуца, старые и молодые, стоящие под ударами событий их поколений, время от времени подводят душевный счет собственной жизни, без того, чтобы обелить ее и выставить чистой, лишенной ошибок.

Вот, несколько сцен, в которых выступает камуфляж, прикрывающий глубинные течения жизни. В одиннадцатой главе как бы сосуществуют два противоречивых мира, влияние которых писательница ощутила в своей судьбе. Скрытая от глаз читателя, разворачивается чистая романтическая любовь в противовес миру лжи и иллюзий. Адас, героиня романа, размышляет: «Она ведь жена, потерпевшая неудачу, и плохая любовница, и больше никто не увидит в ней принцессу. Охватившая ее в эту ночь великая страсть, по сути, обман, она знает, как броситься в авантюру бурных волн и чувств, но в глубинах моря найдешь лишь темноту ее холодной души. Она убегает от любви, ибо убегает от любой острой и четко ощущаемой боли, предпочитая погрузиться в серые сумерки души».

Именно, на пути отрицания возникает в ней ностальгия по испытанным ею в прошлом переживаниям. В настоящем остались лишь неосуществленные мечты и провалы, которые разверзлись и углубились, ибо в глубине своей души она знает: нет человека, достойного ее истинной любви.

Так, и в жизни писательницы. Исраэль Розенцвайг во многих духовных измерениях оказался той опорой, которой у нее не было со дня рождения.

В начале тридцатых годов распался их семейный очаг в Берлине. В возрасте пяти лет она была спасена от нацистов и увезена в Израиль. Девушкой она загорелась сионистской идеей. На долгой дороге осуществления строительства страны и возрождения нации, испытала она много трудностей и горечи, главным образом от культурного климата в стране и от собственного характера, которые без конца ставили перед ней препятствия, не дающие ей влиться в общественную жизнь. В пустынной стране она чувствовала себя чужой и никому не нужной до того дня, когда ее нетривиальный ум, талант и эмоциональность нашли духовную и душевную поддержку со стороны мудрого, многостороннего человека с истинно поэтической душой.

С кончиной этого человека, она осталась одна, с расстройством чувств, но с его духом и завещанием:

«Мы оба росли сиротами. Оба вкусили горечь сиротства. И я не успокоюсь и не пребуду в вечном мире, если ты не создашь дом нашей дочери. Выйди замуж за Шалхевет Приера. Он любит вас. Я говорил с ним об этом».

Она же провалилась во тьму, и даже не могла обдумать возможность жить с кем-либо под одной крышей. Колесо спасения потянуло ее из этих тяжких глубин в неожиданном для нее самой направлении. В возрасте пятидесяти одного года Наоми Френкель, которая выглядела гораздо моложе своих лет, призывается на службу в подразделение морских коммандосов, чтобы вести дневник секретной деятельности подразделения, расследуя его успехи, ошибки и провалы. Она работает много часов, но этого недостаточно, чтобы развеять черную меланхолию, окутывающую ее душу день за днем, час за часом. Старшая ее сестра Лотшен боится за ее состояние, которое может погрузить Наоми в безумие, и требует ответить на ухаживания известного, солидного журналиста, человека действия, полного энергии, Меира Бен-Гура.

«Со временем в нашем доме поселится любовь», – сказал он, предлагая ей руку и сердце, пытаясь вжиться в образ Исраэля духом и душой. В том состоянии, в котором она была, лишенная своего взвешенного мнения, она согласилась со старшей сестрой во имя дочери, и сдалась оптимизму Меира, главным образом, из-за глубокой разницы между ее Исраэлем, человеком духа, и Меиром, человеком дела. В тот ответственный час жизни совесть ее не мучила, ибо из бесед с Меиром она поняла, что он не обладает талантом любви и вообще не знает, что такое-истинная любовь. Не было у нее угрызений совести еще и потому, что Меир согласился с ее условиями и не требовал ее любви. Достаточно ему было жены и друга, которая, естественно, будет варить, и стирать, и принимать его друзей. Он позволял ей жить с ее Исраэлем. В то же время старый ее друг, ученый Шалхевет Приер говорил, что будет ждать, пока она преодолеет боль от смерти Исраэля, и они смогут вместе создать дом, основанный на истинной любви. В отличие от Меира, он не желал удовлетвориться даже горячей дружбой. После смерти Исраэля она продолжает сопровождать солдат по всей стране от северных границ до Негева, Синая и берега Суэцкого канала.

Эти солдатские будни и переживания спасают ее от депрессии и мрака, окутывающего ее душу. Молодые голоса, молчание воинов, их проблемы, гибель под сенью Войны на истощение отвлекают ее от личной жизни. Она – майор Армии обороны Израиля, а вовсе не жена, как все жены. Рискованные операции откладываются в ее памяти рассказами из военной жизни.

И в романе «Ваш друг и дядя Соломон» и в романе «Дикий цветок» юмор и ирония диалогически сливаются. Она использует язык бойцов-коммандос, с которыми провела немало времени в бункерах на берегу Суэцкого канала.

Например, образ доктора Боба списан ею с личности доктора Хаима Шоама, который сопровождал ее в нелегких пеших походах, в упражнениях по стрельбе, в парашютных прыжках и в других операциях, в которых она упрямо желала участвовать, наравне со всеми бойцами.

В романе «Дикий цветок» она снова описывает все положительные и отрицательные стороны жизни в кибуце. Шлойме Гринблат, к которому в кибуце относятся с особым почтением, громоздит слово на слово, и вся эта пустая болтовня изображена Наоми Френкель с большой долей иронии.

«И я говорю вам, товарищи, и я повторяю, что ситуация наша похожа на ту, которая возникает между хищником и его жертвой. Хищник нападает, и жертва остается жертвой. Таким образом, становится насущным вопрос: кто хищник и кто жертва? Это и есть диалектика в дуализме хищника и жертвы, когда не каждый, кто видится жертвой, он и есть жертва, и каждый, кто видится хищником, и есть хищник».