Он давно прогнил изнутри и стал вазой для лесных трав, проросших в его середине. Стенки его от времени стали серебряными и сейчас, прогретые солнцем, казалось, звенели.

Это был не пень, а целое царство!

Его насквозь просновали муравьи – он был весь в чёрных дырочках. Его исползали разные жучки и божьи коровки, облепило крылатое радужное население. Все они, как видно, прилетели и приползли сюда погреться на солнышке.

А вокруг цвела жёлтая мать-и-мачеха на коротких мохнатых ножках. Мы нашли даже несколько лесных фиалок. Они еле держались на тонких стеблях, словно собирались отлетать.

И опять же я не стану описывать, как мы разжигали костёр, как раскладывали провизию, как обедали. Дошло, наконец, дело и до сказки.

– Что это мы с вами всё время говорим про жуликов, воров и обманщиков? – сказала я. – Надоело, правда?

– Совсем не всё время, – возразил сын. – Сказка про сэра Ланселота говорила совсем о другом.

– Но, кстати сказать, твой Ланселот тоже нарушил слово, – возразила дочь, которая, как вы, должно быть, уже заметили, была неизменной спорщицей.

– Ну это он просто вспылил! – сказал сын.

– И хотел прихвастнуть, – ехидно возразила дочь. – Знаешь, как хвастают?

– Оставим в покое сэра Ланселота, – вмешалась я. – Он, конечно, нарушил клятву. А сейчас я хочу рассказать вам о верности.

– Только, пожалуйста, – вдруг очень вежливо сказал кот, – если можно, пусть там никто не превращается в кошек.

– Ура! – закричали мы хором. – Он заговорил!

– Я не понимаю, – так же сдержанно продолжал кот, – почему все обязательно превращаются в кошек? Почему не в кур?

– Васенька! – ответила я. – Ты же знаешь, мировая литература очень любит котов. Может быть, это потому, что они такие красивые?

Мне всё-таки хотелось сказать ему что-нибудь приятное. Ведь он уже так много в жизни перенёс!

– А ты рад, что ты снова с нами? – спросила дочь.

– Рад, – благонравно ответил кот. – Рад.

– Почему же ты до сих пор с нами не разговаривал?

– Во-первых, – с достоинством сказал Васька, – я был занят размышлениями. А во-вторых… – Разговаривая, он теперь явно подражал нашему папе. – А во-вторых, полон рот шерсти был. – И Васька сплюнул на сторону. – Вылизывался, вылизывался, аж мутить стало.

– Костёр гаснет, – сказал Ральф.

Начался спор, кому идти за хворостом.

Надо вам сказать, что к вечеру всё у нас как-то пошло шиворот-навыворот – наверно, потому, что мы с непривычки устали. Всё-таки это был первый поход после длинного зимнего перерыва.

Дело не только в том, что никому не хотелось вставать и идти за хворостом. Почему-то у всех испортилось настроение.

– Павлик, – сказала я, – пожалуйста, сходи за хворостом.

– Почему именно я? – спросил Павлик. – Кстати, раньше это я был командиром походов. А теперь…

– Я схожу! – сказал, вскакивая, Ральф.

– Нет, пойдёт Павлик, – настаивала я.

Павлик, как нарочно, заупрямился и стал доказывать, что работал больше всех, когда разводили костёр. Еле-еле удалось мне послать его вместе с Ральфом. Вернулся он очень хмурым.

– Ох, кажется, я расскажу сейчас другую сказку, – сказала я, – совсем не ту, которую хотела. И в ней не будет ни кур, ни котов, зато будет прекрасный осёл.

По бескрайней горячей пустыне медленно шёл караван. Двугорбые верблюды шагали один за другим, звеня колокольчиками. Песок раскалился так, что в нём можно было печь яйца. Люди погибали от зноя и жажды. И даже верблюды уже еле шли.

Вдруг вдали показался оазис – деревья, трава и ручей. Верблюды прибавили шагу. Вода! Вода! Люди и животные кинулись к воде!

Всю ночь караван отдыхал в оазисе, а наутро отправился дальше.

Но один верблюд не смог подняться и отправиться в путь. Он лежал под градом ударов, он был болен, и силы покинули его. Хозяин каравана подумал, что верблюд всё равно сдохнет, и решил его бросить.

Караван ушёл, и верблюд остался один. Он лежал на боку и был не в силах даже щипнуть немного той травы, на которой лежал. Целый день и целую ночь лежал он без движения.

А наутро еле повернул голову и запёкшимися губами сорвал несколько травинок. Потом ещё несколько.

Потом поднял голову и стал есть.

Силы его прибывали с каждым часом, наконец он встал на свои шаткие ноги и доплёлся до источника. Вода вернула ему бодрость.

И стал он жить в прекрасном оазисе, пить прозрачную воду ручья, есть сочную траву и сладко спать. Шкура его теперь лоснилась, и стал он красавцем верблюдом, если только верблюда можно назвать красавцем.

А главное, он был наконец свободен!

И вот однажды вдали раздался звон колокольчиков – это шёл другой караван, состоявший на этот раз из ослов. Наш верблюд, заслышав шаги животных и крики погонщиков, поскорее спрятался в глубине оазиса. Он боялся, что его найдут, снова нагрузят тяжкой кладью, снова станут бить.

Караван остановился в тени деревьев. И представьте себе, тут произошло точно то же самое – один из вьючных ослов не смог встать, сколько его ни били. И его тоже бросили издыхать. И он тоже отлежался, дополз до источника. А потом наелся, напился и встал на ноги.

Таким образом в оазисе оказалось два обитателя, которые, конечно, очень скоро должны были встретиться.

Весёлый, гладкий, сытый осёл теперь часто гулял вместе с таким же весёлым, сытым и гладким верблюдом.

Они были свободны!

Но всё-таки нужно помнить, что оазис этот лежал на самом караванном пути, а значит, сюда снова могли прийти люди и поймать обоих. Тогда конец их свободе и счастью.

Однажды, когда они вдвоём гуляли по прекрасной зелёной поляне, осёл вдруг поднял уши.

– Бубенцы! – сказал он. – Наши! Да, я не ошибся! Так звенят только бубенцы нашего каравана!

– Бежим! – взволнованно сказал верблюд. – Бежим спрячемся в чащу, чтобы нас не нашли.

Но осёл вдруг пришёл в ослиный восторг.

– Наши ослы идут! Наши ослы идут! – кричал он. – Ах, как я рад! Мне хочется петь от радости! Мне хочется плясать!

– Замолчи, проклятый осёл! – стонал верблюд. – Они тебя услышат! Неужели ты скучаешь по тяжёлым тюкам и палкам погонщиков? Замолчи!