У нее опять навернулись слезы.

— Да, да. Вы все правильно поняли, доктор, именно так со мной и было. Точь-в-точь как вы говорите…

— Люси, слушай меня…

— Я слушаю, доктор. Потому что именно так и было…

— Люси, но ведь это касается не только тебя.

Она было подумала, что в колледже есть и другие девушки в таком же положении, и, может быть, даже здесь — в палатах, выходящих в тот же коридор, что и кабинет доктора.

— Не надо забывать про молодого человека.

— Но…

— Послушай, Люси. Ведь это затрагивает еще и молодого человека и твоих родителей. Ты уже говорила с ними?

Люси посмотрела на свои пальцы, теребившие английскую булавку, скалывавшую старую клетчатую юбку.

— У тебя есть родные?

— Конечно.

— Ну, так я думаю, тебе следует побороть смущение и все им рассказать.

— Нет, я не могу.

— Почему же?

— У меня ужасная семья.

— Поверь, Люси, в восемнадцать лет многим кажется, будто у них ужасная семья. Ты ведь стала так думать с тех пор, как попала в колледж, верно?

— Но у меня действительно ужасная семья. Я ничего не придумываю, это правда!

Он промолчал.

— Я их даже не замечаю. У нас нет ничего общего. Доктор, да они просто ниже меня, — добавила Люси: ей показалось, что он не очень-то ей верит.

— В каком же это смысле?

— Отец пьет, — Люси посмотрела ему прямо в глаза. — Он настоящий пьяница.

— Ясно, — произнес доктор. — Ну, а мама?

Опять закапали бессильные слезы.

— Она слишком хороша для него.

— Это еще не значит, что они ниже тебя, — спокойно сказал доктор.

— Да, но, если бы у нее была хоть капелька ума, она бы давным-давно его бросила. И хоть капелька уважения к себе. Она должна была найти человека, который бы ей подходил, который уважал бы ее.

Вроде вас, подумала она. Если бы вы встретили мою мать, если бы она вышла за вас… Вдруг Люси услышала свой голос:

— Один человек мне как-то сказал, будто она похожа на Дженнифер Джонс. На актрису.

Доктор протянул ей бумажную салфетку, и Люси высморкалась. Не надо стараться разжалобить его, не надо хныкать, не надо расклеиваться. Так вела бы себя ее мать.

— Люси, мне кажется, тебе надо поехать домой. Прямо сегодня. Думаю, твоя мать поймет все гораздо лучше, чем тебе кажется. Может быть, даже не рассердится. Судя по тому, что ты тут рассказала, мне именно так и кажется.

Люси не отвечала. Он не хочет помочь ей. Он старается избавиться от нее.

— По-моему, ты все-таки любишь ее. И возможно, она отвечает тебе тем же.

— Но она ничем не может мне помочь, доктор. Любовь здесь совсем ни при чем. Это как раз то, что ее губит. Она слишком слабая. Слишком беспомощная.

— Ну, голубушка, ты сейчас просто слишком взволнована…

— Доктор, но они ведь не могут помочь! Только вы можете, — она вскочила. — И вы должны это сделать!

Он покачал головой:

— Боюсь, что я не могу этого сделать.

— Но вы должны!

— Мне очень жаль.

Неужели он не шутит? Неужели он вот так отвернется от нее и заявит, что не может помочь, после того как понял, в каком она положении?

— Но это же нечестно! — вырвалось у нее.

Он опять покачал головой.

— Вовсе нет.

— И что же вы собираетесь делать? Сидеть здесь и двигать очки вверх-вниз? Одарять меня своими мудрыми советами? Говорить мне „голубушка“?! — Люси овладела собой и села. — Простите! Я не это хотела сказать. Но почему же вы… Вы же поняли, как обстоит дело. — У Люси было такое ощущение, будто она умоляла доктора убедиться в его собственной правоте. — Ведь вам все ясно, доктор. Ну, пожалуйста, вы же так хорошо меня поняли!

— Человек может только то, что он может. Это общий закон. Мало ли чего от нас требуют?

— Пожалуйста, не говорите мне прописные истины, да еще таким тоном, — сердито сказала она. — Я не ребенок.

На секунду воцарилось молчание. Затем он поднялся.

— Но что же будет со мной? Если вы не поможете…

Он обошел вокруг стола.

— Значит, вам все равно, что со мной будет? — спросила она. И тут Люси впервые почувствовала, что доктору не терпится выпроводить ее.

— Вы не вправе рассчитывать, барышня, что я буду вас спасать, — сказал он.

Она поднялась и посмотрела ему прямо в лицо — он уже стоял у двери.

— Пожалуйста, не читайте мне нотаций с высоты своего величия. Я не намерена выслушивать поучения совершенно незнакомого человека, который ровно ничего не знает о том, что мне пришлось перенести. Я совсем не такая, как все эти восемнадцатилетние девчонки, и не нуждаюсь в ваших нотациях.

— А что же вы хотели услышать? — спросил он раздраженно.

— То есть?

— Я спрашиваю, на что вы рассчитывали? Да, Люси, вы совершенно правы, — сказал он, — вы совсем не такая, как все эти восемнадцатилетние девчонки. — Он распахнул дверь.

— Но что же будет со мной? Как вы можете быть таким жестоким?

— Надеюсь, все-таки найдется человек, которого вы послушаете, — отозвался он.

— Вряд ли, — ответила она резко.

— Тем хуже для вас.

— Ну что ж, — сказала Люси, застегивая пальто, — желаю вам счастья в вашем уютном домике. Да, ступайте домой и будьте счастливы со своей мудростью, со своими очками, со своим дипломом в рамочке и со своей трусостью!

— Прощайте, — сказал он, па мгновенье прикрыв глаза. — Желаю удачи.

— Я не привыкла надеяться на удачу, доктор. Да и на людей тоже.

— Тогда на кого же вы надеетесь?

— На себя! — сказала она и прошествовала мимо него в раскрытую дверь.

— Всего доброго, — мягко произнес доктор, когда Люси промчалась мимо, и закрыл за ней дверь.

„Ах ты трус, — стонала она сквозь зубы, спеша в „Кофейню“. — Ах ты рохля, — плача, бормотала она, когда шла к автомату с телефонной книгой в руках. — Ах ты жалкий, подлый эгоист“, — когда водила пальцем по желтой странице, отыскивая телефоны врачей и представляя, как все они, один за другим, произносят: „Вы не вправе рассчитывать, барышня, что я буду вас спасать“, и она уходит ни с чем и бредет к другому, точно такому же, униженная, отверженная, несчастная.

В День Благодарения, когда вся семья собралась в столовой за праздничной индейкой, Люси объяснила родным, что она и Рой Бассарт решили пожениться.

— Что? — изумился отец.

Она повторила.

— С чего это вдруг? — резко спросил отец и отшвырнул нож — он собирался разрезать индейку.

— С того, что нам так захотелось.

Через пять минут за столом осталась одна бабушка. Она продолжала есть и спокойно дошла до кулебяки, пока наверху остальные члены семьи, каждый по-своему, пытались уговорить Люси открыть дверь. Однако Берта все же не упустила случая заявить, что смертельно устала от вечного кавардака и постоянных трагедий — нет, больше она не допустит, чтобы не тот, так другой отравляли ей жизнь изо дня в день.

В четыре часа позвонил Рой. Люси вышла из спальни, но не начала разговора, покуда кухня не опустела. Рой сказал, что им не удастся встретиться до девяти.

Ну, а как вели себя его родные, когда он им рассказал?

Никак. Он еще ничего не сказал.

В половине десятого он позвонил от Сауэрби и сказал, что решил подождать до дома, чтобы сообщить новость родителям наедине. „Хорошо, а когда ты им скажешь, Рой?“ — „Точно не знаю. Ну, а как я могу знать точно? Попозже“. Но ведь неделю назад он сам хотел позвонить им из Форт Кина, ему самому казалось, говорила Люси, что здесь не может быть никаких осложнений: всем и так ясно, что они рано или поздно поженятся. И он сам…

— Слушай, — прервал он, — тут Элли хочет с тобой поговорить.

— Рой!

— Привет! — влезла Элли. — Привет, Люси. Извини, что так долго не писала.

— Хелло, Элинор.

— Ты знаешь, дела, дела, дела. Ну, ты можешь себе представить. Я прямо схожу с ума от всех этих наук. А сейчас мы тут слушали про приключения Роя в „Британии“ и просто животики надорвали. Ну и местечко! Хватанули уже — будь здоров! Слушай, давай сюда.