Новое появление Эммы в ближайшем окружении Блаватской не предвещало ничего хорошего.
Непоправимую ошибку совершают те люди, которые, заявив о себе в общественном мнении, привлекают к своей деятельности неудачливых друзей и знакомых из далекого прошлого, из совершенно другой жизни и делают их своими доверенными лицами. Чувство зависти всегда сильнее у таких людей чувства благодарности. По правде говоря, Эмма Куломб и ее муж не производили впечатления шантажистов, они выглядели забитыми и несчастными людьми, и сердце Елены Петровны растаяло. Она была не злой женщиной, пока ее не трогали и ей подчинялись. Блаватская поселила чету Куломбов у себя. Олкотт устроил Алексиса механиком на хлопковой фабрике. Однако муж Эммы оказался строптивым, неуживчивым человеком. Он не поладил с хозяином фабрики и был уволен. Теперь Елене Петровне пришлось позаботиться об устройстве еще двух взрослых людей. Блаватская не могла предположить, что, допустив близко к себе Эмму и ее мужа, она закладывает под Теософическое общество и самое себя мину замедленного действия.
Годы состарили Эмму. Они иссушили, согнули и скособочили ее тело, однако отступили перед живостью ее натуры. В душе она все еще ощущала себя молодой женщиной. Если можно так сказать, Блаватская телесно опиралась на Эмму Куломб и надеялась, что взамен та, усмирив свою гордыню, положится на ее духовный опыт, с ее помощью как-то устроит жизнь. В то же время Блаватскую смущала психическая неустойчивость характера старой подруги. Видать, многое та перетерпела в жизни. По любому поводу Эмма пускалась в слезы. Истерических рыданий становилось все больше и все меньше понимания того, каким серьезным делом занимается Елена Петровна. Ведь, по существу, Блаватская была искусным лекарем, причем лечила она не физические травмы, а душевные.
Эмма Куломб, я думаю, изначально не собирала на нее компромат. Просто она ненавидела помощников Блаватской, как индийских, так и западных, а особенно ее раздражала Роза Бейтс. К тому же она больше всего боялась, что кто-то из сотрудников Теософического общества догадается о технической стороне того, как создаются Еленой Петровной с ее помощью феномены. Ведь Эмма была соучастницей обмана. Вероятно, при этом ее успокаивала единственная мысль, что она также способна распорядиться в какой-то определенный момент судьбой Блаватской, как та ежедневно распоряжается ее жизнью.
Какая-нибудь другая женщина, но только не Блаватская, по всяким бытовым мелочам обязательно почувствовала бы, что отношение к ней меняется в худшую сторону. Она конечно же знала, что Эмма подворовывает, не раз ловила ее за руку, но разборок не устраивала. Знала ведь, что левантийская подруга у нее на крючке. Никто из двух женщин, однако, не учел того обстоятельства, что Теософическое общество незаметно набрало силу и уже существовало само по себе. Блаватская, обладая огромным творческим потенциалом, титанической энергией и новыми идеями, была сердцевиной этой оккультной глыбы, ее брендом. Теперь что бы она ни совершила — все сошло бы ей с рук. Самое любопытное и парадоксальное заключалось в том, что Блаватская тогда даже не догадывалась об этой возможности.
В самом конце марта 1880 года она вновь привязалась к Эмме, с которой могла не церемониться. Эмма выполняла, как и в Каире, ее деликатные поручения. На этот раз, например, оповестила Олкотта о странной фигуре в белом, увиденной ею в саду, и была искренне удивлена, когда полковник объяснил, что это был, по-видимому, один из членов Гималайского братства. Или по просьбе Блаватской вышивала инициалы Синнетта на носовых платках, которые плавно падали на его же доверчивую голову. Или принимала участие в материализации нового феномена для приехавшего в гости к Олкотту и Блаватской какого-нибудь махараджи. Не брезговала Елена Петровна и мелочовкой. Например, в Аллахабаде купила симпатичную белую кепку в подарок Дамодару, но решила преподнести ее таким образом, чтобы юноша подумал, что этот дар исходит от кого-то из Учителей. И в этом ей тоже помогла Эмма [401]. Подобные непритязательные штучки приводили Блаватскую в наилучшее расположение духа.
Хитроумные уловки Блаватской не пропадали даром.
Олкотт находился в плену навязанных ею представлений о существовании махатм. Она неспроста брала надушу этот грех. Вера зарождается не на пустом месте, а на совмещении миража и яви. Кто-то должен в таком случае сидеть за волшебным фонарем!
Блаватская наблюдала со стороны за результатами своих действий, следила за Олкоттом и другими своими подданными, словно восточная владычица, сидящая за ажурной сквозной решеткой на троне. Она доходила до совершенства в этой сложной игре, искусно блефовала, тасовала колоду с краплеными картами, делала вид, что проигрывает. Блаватская наслаждалась этими шалостями и была убеждена, что не поступай она так, постоянно впадающий в депрессию Олкотт пустил бы себе пулю в лоб. Не по какой-то серьезной причине, а просто из-за охватившей его хандры. Совсем как маленький ребенок, радовался происходящим феноменам Дамодар. А ее британские друзья Хьюм и Синнетт, хотя и подозревали во всем этом иллюзионистские трюки, в большинстве своем приходили от них в неподдельный восторг и рекомендовали посмотреть другим. Эти необъяснимые здравым смыслом чудеса вдохновили Синнетта на написание книги «Оккультный мир», главы из которой он печатал в «Пайонире», а затем выпустил отдельным изданием в 1881 году в бостонском издательстве. Конечно, книга вышла в США по рекомендации «старой леди».
Елена Петровна обладала недюжинной душевной силой, что позволяло ей деликатно, но настойчиво душить своих врагов в жарких объятиях. Однако она же с неудовольствием вздрагивала при их предсмертных, в фигуральном смысле, разумеется, всхлипах.
Со дня на день Блаватская и Олкотт откладывали свою поездку на Цейлон, куда их пригласили буддийские монахи.
Первые месяцы 1880 года Блаватская, как я уже писал, была занята работой над очерками об Индии для русского издателя Михаила Каткова, который платил ей за каждую написанную страницу щедрый гонорар — 50 рублей (по тем временам пять фунтов стерлингов). Кроме того, она взялась за перевод на английский язык для «Пайонира» книги русского генерала от инфантерии, участника Хивинского похода Николая Гродекова «Через Афганистан».
Олкотт тоже не сидел сложа руки, читал лекции и занимался насущными делами расширяющегося общества. В мае 1880 года он и Блаватская наконец-то отправились с лекциями по Цейлону. Их сопровождала большая компания. Помимо Уимбриджа, Дамодара и Бабулы к ним присоединились пятеро индийцев, членов общества. Розу Бейтс и Эмму Куломб решили оставить в Бомбее — кто-то должен был присматривать за домом. На хозяйстве в Адьяре за главную распорядительницу Блаватская оставила Эмму, а не Розу [402] . Это был первый серьезный просчет Елены Петровны, но что ей оставалось делать — ее каирская подруга много о ней знала и все ее распоряжения неукоснительно выполняла.
На Цейлоне они были встречены «на ура» сингальскими буддистами. Аудитории, в которых выступали Блаватская и Олкотт, не вмещали всех желающих их послушать. Иногда набивалось до четырех тысяч человек, чему в немалой степени способствовало миниатюрное телосложение местных жителей. В конце мая Блаватская и Олкотт получили в одном из буддийских храмов посвящение. Теперь они с полным правом могли называть себя буддистами. Они вернулись в Индию, создав на Цейлоне семь филиалов Теософического общества. Это был успех, да еще какой! [403]
Пока они успешно укрепляли на Цейлоне связи с местными буддистами и даже перешли в их «желтую веру», между Розой Бейтс и Эммой Куломб разгорелась настоящая война. Роза Бейтс не считала себя мелкой сошкой среди других официальных лиц Теософического общества. Она пыталась вмешиваться в издание журнала «Теософист». Конфликт дошел до того, что Роза обвинила Эмму в попытке ее отравить и требовала немедленного изгнания из дома четы Куломбов. По мнению Розы Бейтс, Эмма совала свой нос куда не следует.