— Девочка моя.

Оторвавшись от ее ладошек, Вячеслав на секунду замер, глядя в пылающее лицо Бусинки, в ее глаза, полуприкрытые, смущенные, но глядящие на него сквозь ресницы не с испугом, а с желанием. Пусть она, по ходу, и не врубалась, чего именно так хочет, кажется. От этого вида, от того, как срывались короткие вздохи с ее губ. Как припухли сами эти губы, измучанные им, влажные, пылающие, блестящие… Кровь с такой силой бухнула ему в голову, что Вячеславу показалось, будто мозг взорвался.

Она потянулась к нему, так и удерживаемая Вячеславом между стеной и его телом, продолжая обнимать его своими ногами. Легкая. Такая маленькая и легкая. Такая открытая для него. Доверчивая. Все позволяющая…

— Вячеслав Ген…

Он снова впился в ее рот, прерывая, не позволяя чему-то мешаться. Почему-то его вновь резануло, разъярило это обращение. А он не желала вспоминать и думать ни о чем, кроме своей девочки.

Ладони опять погрузились в ее волосы, и Вячеслав ругнулся в губы малышки, запутавшись в этой треклятой косе, желая ощутить всю тяжесть ее волос. Сделать то, что не позволял себе, не мог, кроме той ночи, только тайком. Но и распутать не получалось. И не хотел он дергать, не хотел боль своей малышке причинить.

— Распусти, — хрипло велел он, не в состоянии говорить нормально, потому что не желал отрываться от ее рта. — Распусти косу, не могу сам. Не хочу, чтоб тебе больно… блин, не могу, только дергаю, — раздосадовано проворчал он в губы Бусинки, пытаясь выпутать пальцы из ее волос.

Агния послушно потянулась, изогнулась как-то так, что всем телом, своей грудью прижалась к нему, и Вячеслав резко втянул воздух, ощутив напряженные, сжавшиеся соски через ее футболку и свой свитер. Она стянула резинку и как-то шустро так пробежалась пальцами по косе, и через мгновение Вячеслава окутал ворох светлых волос, все с той же силой дурманящий его своим ароматом. Ее руки вернулись назад, коснувшись его скул, какими-то легкими, порхающими прикосновениями гладя его, скользя по затылку, по коротко стриженым волосам самого Боруцкого.

Блин, хотел бы он уметь касаться ее так. Иметь силу для того, чтобы быть нежным. Только Вячеслав даже просто притормозить не мог. И руки его были жадными, и губы давили, будто боясь что-то упустить, не взять, потерять возможность и время.

С каким-то невнятным возгласом он уткнулся в ее шею, зарываясь в этот ароматный ворох волос. Запустил пальцы в чуть волнистые пряди и не удержался, начал целовать кожу над бьющейся жилкой, спустился до ключицы и снова прошелся ртом вверх до маленькой впадинки за мочкой уха, втянул в себя кожу, посасывая. Второй рукой задрал футболку, уже ни о чем не думая, накрыл ладонью мягкий живот, ощущая впадинку пупка, застыл, словно впитывал это ощущение. Провел вверх, жадно смыкая пальцы на груди, видение которой мучило его едва ли не каждую ночь.

Бусинка всхлипнула и потянулась, словно хотела еще сильнее прижаться к его губам, его ладоням. Ее пальцы вжались в его затылок. И бедра малышки дернулись, словно она старалась вдавить себя в него.

Кухни не было, квартиры, вообще, пространство вокруг не стало. Оно сузилось до него и нее. До коротких, жадных глубоких вздохов, судорожных всхлипов Бусинки, и его собственного невнятного бормотания ругательств, которые Боров пытался подавить, целуя ее кожу, ее тело, поглощая ее.

Дурдом какой-то.

Но и улавливая это краем мозга он уже пер дальше, не в силах ни поговорить, ни спросить что-то у нее. Хотя и малышка, по ходу, не пасла задних, доводя его до белого каления своими легкими и нежными поглаживаниями, влажными касаниями губ к щекам, шее, всему, до чего, казалось, могла дотянуться из того положения, в котором Вячеслав продолжал удерживать Бусинку. Тем, как легко терлась всем своим телом об его, и сама не понимая, что творит с ним, похоже.

Он не знал, что кожу, мышцы может сводить от того, что недостаточно просто касаний. Что не хватало ощущения ее груди в его ладони, ее живота, спины, тела, полностью отданного ему. Не знал, что еще надо, но этого было мало! Руки горели и покалывали, все тело, казалось, жгла большая потребность. Ему надо было больше. Всего. Хотя бы соприкосновения.

На секунду оторвавшись от ее рта, к которому успел было вернуться, Боруцкий одним рывком стянул с себя свитер, ухватив за ворот сзади. Отбросил. Таким же макаром стащил с нее футболку, заставив Бусинку поднять руки. И не дал ей их опустить. Со стоном впился ртом в ее грудь, обхватив губами сосок, который сжался, стоило Вячеславу тот легко прикусить зубами. Она вся задрожала. Не мелко уже, малышку конкретно трясло и вся кожа порозовела, казалось, пылая теплом и жаром.

Господи, он дико, безумно хотел ее!

На миг Вячеслав выпрямился, так и держа ее: до боли возбужденным и твердым пахом вдавливаясь в развилку бедер Бусинки, прижимая к стене, одной рукой удерживая ее запястья, заведенные за голову. Замер, реально завороженный ее видом — неопытная девчонка, которая для него затмила самых умелых и опытных женщин. Он ни на кого смотреть не мог, в голове эти глазища стояли, преследуя Вячеслава, волосы ее, губы. Да, что там! И грудь, чего лукавить, на которую он когда-то тайком, а теперь — открыто любовался, понимая, что возбуждается еще больше. Вся она — перед ним, его. Для него все. И нет страха. Неуверенность, растерянность — да. Но с такой долей желания, что и вопроса не возникало: хочет она его или нет? Хочет. Но может, стоило попытаться чего-то прояснить и обсудить?

И в этот момент, развеивая все возможные доводы в пользу: «притормозить и поговорить», Бусинка чуть нахмурилась, недовольно округлив во вздохе припухшие губы. И с каким-то неопределенным мягким горловым звуком потянулась к нему всем телом.

В него словно зверь вселился. Не жестокий. Просто безумный, свернувшийся на ней. Вячеслав отбросил футболку Бусинки и всем телом прижался к ее обнаженной коже, накрыл ее собой, распластав по стене. Снова напал на ее рот, сходу раздвигая языком губы, забираясь внутрь этого сладкого, одуряющего его рта.

— Прости, малышка, — выдохнул он сдавленным горлом в перерыве между поцелуями. — Прости. Я не могу больше ждать.

Вместо ответа Агния обхватила его тело, вдавив короткие ногти в плечи. То ли держась, то ли хоть частично понимая сжигающую его нужду. И тут он почувствовал, как одна ее ладошка скользнула вниз, заставляя судорожно напрягаться его пресс.

Реально забыв обо всем на свете, он подхватил ее под бедра одной ладонью, не прерывая поцелуя, сдернул с нее штаны второй рукой, позволив отодвинуться лишь настолько, сколько это минимально требовалось. Бросил на пол. Лихорадочно рванул молнию на своих джинсах. Снова вжался своим телом в нее. И разочарованно рыкнул, ощутив пальцами хлопок белья, про которое забыл.

Бля! Он не хотел ее пугать. Правда, не хотел. Но у него не было больше терпения. Невнятно пробормотав нечто, призванное значить «прости», Боров резко дернул ткань, разрывая. Агния вздрогнула, замерев в его руках. И он на миг заставил себя застыть, крепче сжав малышку в своих объятиях, прошелся губами по ее щеке, по шее, словно успокаивая, пока его ладонь уже по-хозяйски накрыла, погладила уголок ее тела, до этого скрытый бельем.

Бусинка задрожала еще сильней, но даже не попыталась вырваться. Только дыхание, срывающееся с ее губ у самого его уха, стало безумно частым, отрывистым и шумным, разом пропав, когда Вячеслав, фиг знает где найдя силы чтобы хоть немного помедлить, всего лишь пальцем раздвинул складки ее кожи, покрытые до того нежными и светлыми курчавыми волосками, что ему просто понравилось ее поглаживать. И девочка, точно, возбудилась. Он чувствовал ее влагу, обволакивающую его пальцы. Мать его так!

— Дыши, — хрипло шепнул Боруцкий на ухо своей малышке, реально заволновавшись, когда перерыв в ее вздохах затянулся.

И она тут же послушно вдохнула. Всей грудью втянула воздух в себя, отчего ее груди проехались по его телу, забирая у Вячеслава недолгий триумф выдержки. У него самого затряслась каждая мышца от напряжения, которое вдруг охватило все тело. И с таким ощущением предвкушения, которого просто не смог бы ничем выразить, он чуть отодвинул девочку, прижавшись к нежной коже ее живота головкой своего напряженного члена.