— Зачем ты сюда пришла? Мне твои извинения и даром не нужны. Или, подожди… — Он вдруг даже рассмеялся. Зло и рассерженно от мысли, которая пришла в голову.

Оттолкнул девчонку от себя и взял бутылку водки.

Блин. Рюмка треснула. Схватив ту, из которой раньше пил Федот, он плеснул себе и глотнул алкоголь, не обращая внимания на то, как она на него смотрит. Если забоялась, наконец, ему по фигу. Сколько Вячеслав ее предупреждал? Сама допрыгалась.

— Я знаю, чего ты приперлась. — Он вытер губы ладонью. — Дай, угадаю — работу терять не хочешь, да? Какой еще придурок девчонке столько платить будет, как настоящей певице. За место в ресторане испугалась? — Боров сплюнул и снова сжал сигарету в пальцах. — Потому явилась, да?

— ДА, НЕ НУЖЕН МНЕ ВАШ РЕСТОРАН! — Нежданно для него, вдруг крикнула девчонка почти с такой же злостью, как и сам Боров только что. Ее саму аж затрясло. Он даже опешил. — Не нужен, понимаете?! — Она сжала кулачки.

Кинуться, что ли на него собралась? Смешно будет если так.

— Ни ваш ресторан, ни подарки, ничего! — Бусина резко вскинула руки в волосы, и, удивив Вячеслава еще больше, сдернула из ушей сережки. Те, что он ей подарил на день рожденья. Бантики. — Не надо мне это все!

Бусина с размаху кинула те на стол, и сережки звякнули, подпрыгнули, упали среди осколков рюмки и тарелок из-под оливок, сыра и прочей белиберды, с которой Федот приперся в его кабинет пару часов назад, уговаривая расслабиться и успокоиться.

Видно, он совсем пьяный, ни черта не понимает, что она делает и зачем. Боруцкий несколько заторможено проследил за полетом золотых украшений.

Ну, нормально, а? Он же ей их дарил от чистого сердца, а она…!

— Вячеслав Генрихович! — Бусина обхватила себя руками. — Вячеслав Генрихович, я не хотела вас обидеть, понимаете! Вы, ведь — все. У меня же больше никого нет. Никого. Только вы.

— А-а-а… — Он отвернулся, схватил сигарету и продолжил курить, не обращая внимания на плещущуюся внутри обиду и злобу. Давя… Пытаясь давить бешенное вожделенное желание, подмять ее под себя. — Трухнула? Побоялась, что больше с тобой никто нянчиться не будет. Одна остаться боишься, без «крыши», да?

— Да, нет же! — Агния крикнула это с отчаянным раздражением, кажется, даже ногой притопнула. — Нет! Вячеслав Генрихович! Да, я не хочу одна. То есть… Я и так одна! Вячеслав Генрихович…

Вячеслав ощутил, как ее ладонь легла на его руку. Он аж рыкнул, чувствуя каждый пальчик, каждую косточку и через рубашку.

Ему такую руку переломать — раз плюнуть. Достаточно просто сжать покрепче. И вывернуть руку ей за спину. Прижать ее к своему телу. И кто его остановит? Что она ему противопоставит? Он с ней, что хочет, сделать может. Неужели она не видит, не понимает, в каком он состоянии?

Вячеслав вдавил окурок в подоконник и прижал ладонью, растирая, стараясь сосредоточиться на чем-то другом.

Дура! Ой, дура. Что же она творит?!

Но уже следующее движение девчонки свело насмарку все его старания.

— Мне не «крыша», или что вы в виду имеете, нужна. — Агния прижалась к его спине щекой. У Вячеслава горло перехватило, когда он почувствовал ее теплое дыхание, проникающее через ткань на его кожу. — Ну, почему вы меня послушать не хотите? Я очень виновата, знаю, только, я же пытаюсь вам объяснить, извиниться…

Он отступил. Просто стряхнул ее руку со своего плеча и отступил. Подумал секунду и, подтянув кресло, рухнул в то, не позволяя ей больше подло подступить к нему со спины.

— Убирайся! — Рявкнул Вячеслав. Сжал переносицу пальцами, закрыв глаза, чтобы ее не видеть. — Уходи. — Чуть ли не попросил он, из последних сил стараясь, и понимая, что не справляется, проигрывает своей жажде, изворачивающей, мучающей его тело уже больше года.

Она его послушала? Ага, как же.

Этой девчонке, определенно, не хватало винтика в голове там, где что-то отвечало за собственную безопасность.

— Вячеслав Генрихович, понимаете, я не хочу, чтоб вы обижались. Мне — вы нужны. Тот чай, что мы с вами пьем, книги, которые обсуждаем. Не ресторан, ни подарки. Не «крыша». Просто — вы. Даже когда только сидите, и смеетесь над тем, что я рассказываю. Я когда представила ночью, что больше вас не увижу… Я не хочу так. Не хочу.

Он застыл. Закаменел просто. Потому что сам бесился со вчера не только потому, что обиделся на нее, не только из-за того, что, она сказала такое. Но и оттого, что не представлял, как будет без этого времени, проводимого с нею? Кто б знал, как ему были нужны эти часы, украденные, ненормальные, что он сидел на ее кухне. Или в ресторане, глядя на смену выражений на ее лице, любуясь ею. Слушая свою Бусинку, впитывая всем телом ее смех, ее голос, ее радость от того, что он пришел…

Не могла она этого знать! Не могла понимать! Что ребенок мог смыслить в этом. Ни хрена. Так, на кой ляд говорит ему такое?!

И сам не поняв, то ли разозлился еще больше, то ли, наоборот, поутих, Боров открыл глаза и глянул на нее. И тут же завелся еще больше.

Она издевается? Что Агния творит? Что? Он же не железный, ей-Богу!

Агния сидела прямо перед ним. Или стояла, это как глянуть. На коленях. Со всеми этими волосами, рассыпанными по ее щека, плечам, спине. С огромные глазами, полными отчаяния, вины и обиды. С губами, припухшими и покрасневшими от жары, криков, и Бог еще знает чего.

Слишком близко к нему. Ее запах, ее тело, ее рот…

Ему кровь просто бухнула в голову, и раскаленным шаром ухнула в живот. И ниже…

Боров наяву увидел то, что сейчас сделает. То, что не сможет остановить. Кто ему запретит протянуть руку и схватить ее, дернуть на себя, еще ближе? Кто помешает расстегнуть джинсы и втолкнуть напряженный член в этот рот, как почти до боли хотелось? Заставить ее взять тот так глубоко, чтоб аж воздуха не хватило. Чтоб ощутить всю влажность и мягкость этих губ, опробовать, как они будут скользить по нему, облизывать и сосать, пока Боров будет держать ее щеки, намотав на пальцы волосы, и направлять, подталкивать. Не позволит отстраниться…

А потом сам поднимет ее с колен, сдернет этот свитер, джинсы, уложит на стол, или на тот диван в углу, и наконец-то сделает то, о чем бредит столько месяцев. Наконец-то обхватит ее грудь ладонью, сожмет ртом острые соски, на которые когда-то любовался, пусть и через ткань той долбанной пижамы.

Что его остановит? А ничего. Никто ему не помешает. И она ничего не сделает. Только стонать будет под ним. Он заставит. Он хотел слышать этот ее безумный, глубокий, хрипловатый голос в стонах.

Дыхание стало тяжелым и таким же жарким, как все его тело. Оно высушивало, сжигало его, суша губы, заставляя жадно сглатывать слюну, которой вдруг совсем не стало в пересохшем рту.

И тогда он тоже будет ей нужен? И тогда она прощенья будет просить? И вот так посмотрит?

Вячеслав уже почти наклонился, протянул руку, чувствуя, как покалывают пальцы от желания, от вожделения. Почти сжал ее плечо.

А Агния смотрела на него своими глазищами, чистыми и невинными. И ничего не понимала. Ни-че-го. Просто смотрела, и душу у него выкручивала той доверчивой уверенностью, верой в него.

— Бл…! — Боруцкий подскочил с кресла, одновременно отскакивая назад, от нее. Как дебил. Кресло с грохотом ударилось об стену и больно врезалось ему под колено.

Бусина смотрела на него с непониманием и недоумением. И с болью.

— ПОШЛА ВОН! — Заорал он, как ненормальный.

И, схватив со стола бутылку водки, уже не заморачиваясь рюмкой, глотнул просто с горла, пытаясь стереть это все, отвлечься. Только, что-то, не очень сработало.

Она послушалась, как ни странно. Поднялась с пола, неловко как-то, припав на одно колено. Он нахмурился, но не смог удержаться мозгом на этой детали. Поставил бутылку и уперся кулаками в стол, наклонив голову.

Бусина отвернулась от него, обхватив себя руками, и медленно поплелась к дивану, на который бросила куртку, когда зашла.

— Извините. — Едва слышно прошептала она, уже не оборачиваясь. — Я, правда, не хотела. Ничего такого…Вы… Вы не просто «кто-то». Вы — все у меня. — Ее плечи вздрогнули, словно бы девчонка очень сильно пыталась подавить слезы. — Я, просто…