Изменить стиль страницы

Геомар Куликов

Юрьев день

Глава 1

ТРЕНЬКА

Среди обширных вотчинных владении князя Петра Васильевича Боровского песчинкой малой затерялась деревня Ивантеевка.

Два двора в ней. Две избы. Одна, вовсе ветхая, пуста. В другой, той, что покрепче, живет семья Поздневых, крестьян княжьих.

Темно и тесно в избе. Сквозь маленькое окошко, затянутое мутным бычьим пузырем, едва сочится хмурый ноябрьский день. Потому с утра до вечера горит лучина, воткнутая в светец — железную палку, раздвоенную наверху. Под светцом — деревянная лохань с водой, куда падают и, шипя, гаснут угольки.

Обшарпанная печь с широкими полатями занимает половину избы.

Вдоль стен — лавки. Подле них — стол. Над столом — черные, закопченные иконы. Перед иконами висит плошка-лампада, которую зажигают по праздникам. Чуть поодаль стоит сундучок, где бережно хранится одежда, что получше.

Пять человек топчутся в избе: дед с бабкой, отец с матерью и Тренька.

Шныряют под ногами две курицы. Тычется мокрым носом теленок, выпрашивает поесть.

И всем-то сегодня Тренька мешает.

Принялся дед плести длинный пастуший кнут. Тренька к нему. Вроде хитрая ли вещь кнут? А это как поглядеть. У рукояти его надо сделать толщиной едва ли не с Тренькину руку, а чем далее, тем тоньше. Кончиться же кнут должен вовсе плетенкой из конского волоса. И без умения и сноровки здесь никак не обойтись.

Медленно идет у деда работа. Пальцы не те, что в молодости, плохо слушаются. Да и мало для такого занятия в избе места. А тут еще Тренька крутится. Ворчит дед:

— Ну, что за диво сыскал? Нетто кнута не видел? Шел бы лучше на волю, чем перед глазами-то мельтешить...

Шмыгает Тренька носом. На волю! Он бы с превеликой радостью удрал из дому. Кто ж отпустит? Который день льет за окошком дождь. Во дворе грязь по колено.

— Отлипнешь ли, смола! — кричит дед, которого Тренька ненароком толкнул под локоть. — Сейчас я тебя этим самым кнутом...

Обиделся Тренька на деда. Подошел к отцу. Чинит тот лошадиную сбрую. Но и у него Тренька виноватый:

— Куда шило дел?

— Не брал я шило. Нужно оно мне больно!

Сердится отец:

— Сколько раз говорено: не трогай ничего без спросу!

Одна бабушка Треньке защита:

— И чего пристал к мальчонке? Сам куда ни то положил, а теперь ищешь прошлогодний снег.

Тоскливо Треньке. Маетно. Забился в угол, где теленок понурившись стоял, — тоже прогнали, чтоб не мешал. Обнял теленка. Зашептал в самое ухо:

— Никому мы с тобой не нужны. Уйдем бродить по белу свету, тогда небось спохватятся, пожалеют...

Глядит теленок на Треньку большими влажными глазами, мотает головой. А про что думает, нешто угадаешь? Теленок ведь не человек.

Садится бабушка за прялку. Трепаный и мятый лен-кудель скручивает в тонкую нить — пряжу. Потом из этой пряжи будет бабушка с матерью ткать полотно, на рубаху кому аль штаны. Может, ему же, Треньке.

Приметила бабушка, что Тренька вовсе нос повесил, того гляди, заревет, позвала:

— Подь-ка сюда, Тереня. Поможешь мне.

Разом повеселел Тренька:

— А сказку расскажешь?

— Коли заработаешь...

Нет в избе ни единой книги. Редкая и дорогая это штука. А когда и возьмет дед иную в соседней деревне и примется читать вслух, мало что разумеет Тренька. Начинает одолевать его такая зевота — скулы ломит.

Другое дело сказки аль былины, что рассказывает бабушка. Тут ясно, почитай, все. А коли чего не поймет Тренька, терпеливо объясняет бабушка — не чета вспыльчивому, ровно порох, деду.

Пока думает, наморщив лоб, Тренька, о чем бы попросить бабушку, доносятся до него отцовы слова, обращенные к деду:

— А Николка-то и впрямь на Юрьев день собирается уходить от князя.

Плюнул в сердцах дед, на Тренькину мать зыркнул:

— Известное дело, дурная голова ногам покою не дает.

Потупилась мать. Словно она сама вместе с родным братом, дядькой Николой, в дедовых глазах виноватой оказалась. Однако на том, к великому Тренькиному разочарованию, разговор окончился.

Придвинулся Тренька к бабушке. Потихоньку, чтобы дед не услышал, спросил:

— Чего это ноне все, ровно сговорившись, Юрьев день поминают?

— Не знаешь нешто?

— Праздник вроде большой...

— То не просто праздник — остатки былой воли. Прежде, сказывают, люди не то чтобы легче — посвободнее жили. А ноне привязаны мы к княжьей вотчине, ровно коза к хозяйскому плетню. Ни отойти от него, ни шагу лишнего ступить. Все кругом княжье. Леса, что вокруг стоят.

Земля, что нас кормит. Двор, на котором живем...

Засмеялся Тренька:

— Про двор-то, поди, шутить?

— Какие уж тут шутки, — вздохнула бабушка. — Изба, в которой отец твой и ты родились, и та княжья...

Вытаращил глаза Тренька. Избу оглядел. Низкую, невзрачную, где каждое бревнышко, а в том бревнышке каждый сучок, каждую щелку знал.

А бабушка продолжала:

— Но можем мы, коли невмоготу придется, уйти от князя. Две недели во всем году на то даны. Одна — до Юрьева дня осеннего, другая — после. Вот, Тереня, какой он, Юрьев-то день, для нас, крестьян господских.

Задумался Тренька. В диковинку ему бабушкины слова.

— А отчего тот день Юрьевым кличут? — допытывается.

— То сказ долгий.

— Поведай! — молит Тренька.

Кивает головой бабушка:

— За густыми лесами, широкими полями, за синими морями, горами высокими в некотором царстве, некотором государстве жили-были царь с царицей...

— И была у них дочь... — догадывается нетерпеливый Тренька.

— Верно, — подтверждает бабушка. — И была та царевна красоты дивной...

Размеренно двигаются бабушкины руки, быстро крутится веретено, споро вьется пряжа, неторопливо сказка сказывается. Про то, как поселился в далеком царстве страшный змей-дракон. И пришлось людям отдавать ему на съедение своих детей кровных. И как покорил змея-дракона отважный молодой воин но имени Юрий, или, что то же, Георгий, а среди простого народа — Егорий.

— Оттого-то, Тереня, и празднуется каждый год Юрьев день.

Понравился бабушкин рассказ Трепьке. И того не ведал он, что не было на свете никакого змея-дракона и воина Георгия-Юрия, его будто бы укротившего. А была церковная сказка-легенда, одна из многих, в которые верили — и напрасно — люди не чета ученостью и умом Треньке и родичам.

Если бы мог прочитать Тренька нынешние книги, узнал бы, что пришел тот осенний праздник из глубокой древности. И вовсе ни при чем тут был выдуманный Георгий-Юрий. Просто, закончив тяжелые летние работы и собрав урожай, радовались люди отдыху, веселились, как могли.

И когда спросил Тренька: «Почему можно уйти от князя на Юрьев день только?» — объяснила бабушка:

— Урожай собран к той поре. Глядишь, может, кто и сумеет рассчитаться с князем.

— Значит, дядька Никола...

Стукнула дверь, у порога — легок на помине — мамкин брат. Только сумрачен, против обыкновения. Шайку скинул. Поклонился молчком.

Не раздеваясь, на лавку возле двери сел.

Тренька на деда с опаской глянул и — была не была! — выпалил:

— А правда, будто ты от князя надумал уйти?

Кивнул головой дядька Никола:

— Правда.

Дед кнут отбросил, со своего места вскочил:

— Слыханное ли дело! Сам того не знаешь, чего хочешь!

— Очень хорошо знаю, Григорий Тимофеевич, — тоже поднялся дядька Никола. — Хочу, чтобы не драли с меня три шкуры княжьи приказчики. Чтобы не пороли на княжьей конюшне безо всякой вины...

— ... чтобы государь батюшка князь Петр Васильевич тебя низкими поклонами встречал... — ядовито продолжал дед.

— Мне княжьи поклоны не надобны. Без них проживу. — Дядька Никола протянул заскорузлые свои ладони: — А вот он без них проживет ли?

Сам князь не пашет, не сеет, не жнет. Кто его кормит?

— Земля-матушка... — назидательно ответствовал дед. — Али по скудости ума не ведаешь?